Царь Гильгамеш

Молодой царь почувствовал удушливый запах гнева. Это всегда приходило к нему, как отзвук далекой грозы, которая все еще может пройти стороной… Все пятьдесят восемь законных государей и государынь баб-аллонских из рода Ууту-Хегана холодно смотрели на него из окон того Лазурного дворца, что стоит выше туч, – у самого Творца в ладонях. Холоднее прочих глядел Донат Барс. «Зачем она унижает первого хозяина Царства? Да еще перед его прямыми потомками? Почему? Понять не могу. Сошла с ума? И что за нунгаль такой? Уж верно, не Творец…» Но сказать он ничего не успел. Апасуд крикнул ему:

– Молчи же ты, упрямый онагр!

«Еще кто из нас двоих упрямее… Или онагрее?»

Шаг поднял третью табличку:

Я, Гурсар-Эанатум, царь Эреду, доброго города,
Отделил землю от воды.
Моею силой страна Ки-Нингир осушилась,
Рабы нунгаля были спасены!
Моею силой города вышли из-под волн!
Страх тела страны, река Буранун несет воды ровно!
Бородатая рыба сухур тянется к пище в пруду!
Рыба карп в тростниках священных поводит
Серебристым хвостом!
Вороны черные, подобно людям с острова Дильмун,
В гнездах каркают!
Могучий бык взбивает землю копытом и бодается во дворе!
Крепконогий дикий осел кричит, призывает ослицу!
Барка с золотом и серебром спешит из Мелуххи,
Гребцы ударяют веслами!
Лен встает, и ячмень встает, поднимаются из земли!
Смелые воины разбивают головы врагам, взятым в плен!
Люди черноголовые из кирпича стену возводят,
На священном месте город строят!
Моею силой страна Ки-Нингир осушилась,
Рабы нунгаля были спасены.

– Головы, значит, разбивают, храбрецы-суммэрк… Апасуд зашипел.

Четвертая табличка была коротка:

Как небо обдувает ветер,
Как траву песок обдувает,
Так тело страны Ки-Нингир пусть песня моя обдувает!
Власть нунгаля да будет над нею священна…¹

Дети царя Доната знали друг друга. Аннитум ухмыльнулась в ожидании потехи, Апасуд в отчаянии схватился за голову,

Бал-Гаммаст и князь Гнев иногда играют друг с другом в странную игру: им надо обязательно выяснить, кто окажется хитрее, кто кого поведет на веревке. Покуда царь держит в руке веревочную петлю, накинутую на шею гневу, тот холоден. Но стоит только поддаться его чарам и на миг отпустить веревку… О!

Ярость Бал-Гаммаста все еще дышала холодом…

– Я думаю, их надо изгнать из Баб-Аллона и запретить им бывать во всех крупных городах Царства. Полагаю, это решение надо принять немедленно.

– Ты солдафон и больше никто! – воскликнул Апасуд.

– Изгнать? Не изгнать… Может, просто высечь? – размышляла вслух Аннитум. – Дать серебра за работу и хорошенько высечь. Будут знать, что и при ком петь…

Апасуд, не в силах спорить, издал какой-то лошадиный сап. Всем своим видом он показывал: не понимаю, о чем вы тут говорите.

– Не понимаю, о чем вы тут говорите… – с необыкновенным весельем и даже некоторой нежностью в голосе произнесла царица.

– Чего ж проще – откликнулся Бал-Гаммаст. – Род царей баб-аллонских поставлен в услужение суммэрк. Наши города отданы им. Их князь и бог, этот кровожадный урод, правит миром. Серебро певунья заслужила, тут Аннитум права. И высечь бы надо – согласен. А потом обязательно изгнать. Обязательно! Невыносимая порча. Не слабее, чем от матерого машмаашу, а таких изгоняли отсюда с великим позором…

– Сынок, Балле… Я не вижу в милых и тонких песнях Лусипы ничего, кроме фантазии. А ведь на нее столь богато любое высокое искусство, и поэзия в том числе…

– А я вижу оскорбительное вранье. Бал-Гаммаст смотрел в лицо певунье, но ответа ждаk от царицы Лиллу. Он государь. Он в своем праве – требовать повиновения. И он гонит прочь ложь, прилетевшую на легких крыльях! Творец свидетель… Но почему тогда девица Лусипа столь мягко опустила веки? Если бы он сделал такое движение веками, то лишь по одной причине: когда ему потребовалось бы скрыть нечто неприятное для собеседника… Кто побеждает? Он ли загнал неприятеля на неудобную позицию? Его ли самого навели на непонятную ловушку? Что – там, у чужой смуглой женщины под веками? Слезы? Насмешливые огоньки? Торжество словчившего бойца? Девушка-суммэрк молчала. Царь смотрел ей в лицо и никак не мог избавиться от неуверенности. Что, наконец, ответит мать?