Царь Голливуда

Александр обрадовался полученному приглашению, и он принял это приглашение. Пауль Крейснор жил в одной из квартир старого, изрядно обветшавшего большого особняка на Восточной Одиннадцатой улице, на западном конце Гринвич-Виллидж, неподалеку от реки Гудзон. Подобно многим некогда изящным особнякам Одиннадцатой Восточной, перестроенным под квартиры, этот дом был в таком состоянии, что вполне мог быть удостоен звания трущобы. Пауль Крейснор жил в помещении, именуемом студией, на верхнем этаже. Студией оно называлось потому, что состояло из одной обширной комнаты (стены имели сногсшибательный вид, что являлось следствием затеянной некогда реконструкции, так и не доведенной до конца); помещение имело доступ дневного света, но большинство оконных стекол было разбито и эти места заколочены фанерками. Первое впечатление у входящего создавалось такое, что он попал на склад, набитый разнородными предметами. Уж чего-чего, а чопорного порядка, в каком обычно расставляется мебель, здесь не наблюдалось. Прямо в центре комнаты возвышалась кровать с балдахином, задрапированная тяжелой тканью. В отдалении, с правой стороны, куда дневной свет еще кое-как достигал, помещался длинный стол из грубых неотесанных досок, на котором угадывалась пишущая машинка, почти полностью погребенная под грудами и кипами бумаги, журналов, книг и разных предметов, окружавших ее, как могильная ограда. Дальше, за столом, стояло видавшее виды парикмахерское кресло. Пол из голых обшарпанных половиц, кое-где прикрытых тряпичными половиками, частично был завален книгами, которые, видимо, по мере накопления складывались одна на одну, постепенно наращивая высоту груд. Эти нагромождения книг, а также корзины, забитые книгами, заполняли пространство таким образом, что для прохода оставались как бы подобия тропинок, протоптанных путниками в узких теснинах. У стены, противоположной той, возле которой стоял стол, возвышался громадный гардероб с затейливой резьбой по дереву, возле которого ютился мраморный рукомойник, а с другой стороны стояла весьма изящная, но, увы, пожилая французская софа. Комната освещалась газовыми рожками, стены и потолки почернели от сажи; одна часть стены была промыта (что делало ее окружение еще более мрачным), и кто-то начал было создавать громадную фреску с обнаженным телом в натуральную величину, но по каким-то причинам художник забросил работу еще до того, как успел наметить в овале женского лица его черты; а кто-то другой (если не сам художник) на месте лица, задуманного как главное украшение женской фигуры, создал месиво мазков — красных, зеленых, коричневых и желто-кровавых. Попытка украсить другую часть стены (а заодно и прикрыть ее грязь) привела к созданию огромного коллажа — нечто вроде книги посетителей на выставке экспрессионистов, где каждому разрешалось оставить свою подпись или любой другой знак в той манере, которая была ему свойственна. Некто оставил пару оправ от лорнетов, давно лишившихся стекол, повесив их на крюк от висевшей здесь некогда картины; другой прибил к стене пару невыразимых брюк; а третий украсил эти брюки серебристой мишурой, какой дети опутывают рождественское дерево, деревянное штурвальное колесо висело, напоминая что-то водное; газетные шапки, пыльные суперобложки, рукописные страницы, нотные записи, рулоны туалетной бумаги, распущенные как вымпелы, великое болото телеграфных лент и масса прочих ингредиентов, в общем и целом составляющих коллаж. Произведение казалось незавершенным и было склонно разрастаться и далее, покрыв уже треть стены. Остальные предметы размещались в комнате более или менее наобум; можно было видеть фонограф с огромной трубой, пару кушеток, превращенных в кровати, с простынями, не менявшимися, судя по цвету, месяцами, большую круглую печь с трубой, идущей прямо к потолку и исчезающей в нем бесследно.

— Вот здесь я и живу, — сказал Пауль Крейснор с видимым удовольствием. — Это адское место. Зимой не натопишься, мы все сидим вокруг печки в пальто, меховых шапках и рукавицах, совсем как русские беженцы. Туалет и умывальня — этажом ниже. Газовые рожки. Паутины. Нет возможности уединиться — люди вокруг, внутри и снаружи все время, живешь, как на перекрестке между Большим Центральным вокзалом и борделем "Новый Орлеан", чем тебе не кабинет доктора Калигари [25]? Но мне нравится. И плата только четыре доллара в неделю. Но надо нам узнать, есть ли кто дома. Эй! Дома кто есть? — крикнул он, оглядываясь вокруг, будто ожидая, что люди, крадучись, появятся из-за книжных завалов или попрыгают на пол с коллажа.

Когда он повторил свой вопрос трижды, заспанный девичий голос, исходящий, как кажется, из-за тяжелых драпировок, спускающихся с балдахина кровати, ответил: