Царь и султан: Османская империя глазами россиян

Вплоть до конца екатерининского царствования греки занимали центральное место в антиосманских планах Петербурга, порой за счет южных славян. Согласно «Греческому проекту» Екатерины II, Черногория, Босния и османская Сербия попадали в зону влияния Габсбургской монархии, а территория нынешней Болгарии должна была стать частью возрожденной греческой империи. Демонстрируя свою приверженность союзу с австрийцами, императрица изгнала из России черногорского правителя Петара Петровича Негоша, прибывшего в надежде заручиться традиционной поддержкой[698]. По той же причине Екатерина II и ее фаворит Г. А. Потемкин не воспользовались проектом создания славянского царства под российским протекторатом, а также идеей всеславянского восстания против султана, и только столкновение с революционной и наполеоновской Францией заставило преемников императрицы пересмотреть роль славянского фактора[699].

До начала XIX столетия сведения о славянских подданных султана предоставлялись самими представителями южных славян, иммигрировавшими в Россию или посещавшими ее временно. Эти авторы в основном концентрировались на древней истории славян и их славной борьбе с Османами[700]. В той степени, в какой они затрагивали османский период, они не упускали возможности пожаловаться на греков. Так, Василий Петрович утверждал, что греки воспользовались русско-турецкой войной 1736–1739 годов для того, чтобы представить сербов приверженными России предателями султана, и в результате добились назначения своего единоплеменника во главе сербской церкви. Вооружившись султанским фирманом, последний ездил по Сербии, «поствляя Греки Архиереи, муча народ и деньги насилу взимае», «попленив святые церкви и народ Сербский, а особливо Сербскую Патриархию Пекскую одрав до самых стен»[701]. Антигреческие выпады можно найти также и в «Истории разных славянских народов» Йована Раича, первый том которой был опубликован в России в 1795 году. В ней Раич сокрушался по поводу очернения имени славян греческими авторами, которые «славу оных затмить хотяще» после того, как последние «прочих всех, силою, мужеством и храбростию превзыде» и «не малые беды греками причиняли»[702].

Первое десятилетие XIX столетия характеризовалось проблесками интереса россиян к славянским подданным султана, и как к отдельным народам, и как к членам православной общины Османской империи[703]. Если первое появление российского флота в Средиземноморье в 1770–1774 годах сопровождалось становлением российского эллинофильства, то Вторая Архипелагская экспедиция под предводительством Д. М. Сенявина способствовала нанесению Черной Горы на ментальную карту российских читателей[704]. В своих «Воспоминаниях морского офицера» (1818–1819) участник этой экспедиции В. Б. Броневский предоставил одно из первых популярных российских описаний Черногории. Оно характеризовало обитателей этой страны как непримиримых врагов Османов, которыми управлял князь-митрополит при содействии общего собрания и которые тратили свою немалую энергию на грабежи и кровную месть[705]. Эта в целом положительная характеристика примитивных, но прямых нравов черногорцев свидетельствует о влиянии идеи «благородного дикаря» Руссо[706]. В то же время автор критиковал черногорцев за невежество и презрение к коммерции и промышленности, противопоставляя их более развитым и менее воинственным славянским соседям, таким как далматинцы, хорваты и сербы[707]. Таким образом, данное описание отличалось как от негативных отзывов российских эмиссаров XVIII столетия, так и от работ позднейших российских панславистских авторов, которые идеализировали черногорцев и южных славян в целом[708].