Царь Медоедов

В келье у него был невероятный хаос, там не хватало только грядок с рассадой. Я как-то спросил отца, почему у него такой беспорядок всегда. «Мне некогда заниматься земным попечением». Побывав в чистой келье перфекциониста можно услышать, что: «Как снаружи, так и внутри». Кто из них прав интересно… Любую тему этот монах сводил к теме спасения души, к теме Божественного промысла и любви. Если он и рассказывал что-то из жизни при Союзе, то только с целью объяснить, как ему удавалось что-то наладить, найти решение ситуации. Когда мы разговаривали, он часто употреблял: «Надо понимать, что…» или «Вопрос то, заключается в чём…» и дальше я узнавал, в чём же заключается этот вопрос. Многие проблемы сводились к тому, что пришедшие к вере приносили в Церковь своё плотское мудрование, понимали духовные вещи через призму мирского опыта. Одну из граней церковного предания, которое они изучали по книгам или по советам мирского священника, часто далёкого от духовной жизни, в итоге понимали так, как им было удобно. Получалось, что монастыри это своего рода оазисы в пустыне невежества и слов, не подкрепленных делами – как «медь звенящая или кимвал бряцающий».

Отец Авраамий находился везде одновременно, и я думаю, что своими действиями он хотел огородить меня от пагубного влияния трудников. Хотя общаться ни с кем кроме отца Симеона мне было неинтересно, не знаю, не о чем говорить. Через месяц после моего приезда он спросил: «не думал ли я стать послушником». Нет, я не думал, и нужно время, чтобы во всём разобраться, полгода, месяцев девять, ответил я. В пять утра он меня разбудил, на братский молебен. Сыны этого века мудрее ангелов. Не понимая в чем дело, я пытался проснуться и одеться, чтобы не заставлять отца ждать. Мы зашли в собор, подошли к раке с мощами преподобного. С них отец Авраамий снял и протянул мне к лицу пояс и сложенную чёрную ткань, сказал «целуй». В этот момент до меня, наконец, дошло, что это подрясник. Благочинный уже летел в алтарь, повторяя безапелляционное: «Пойдём-пойдём». В храме, освещаемым только цветными лампадами, я спешил за ним шёпотом повторяя:

– Отец Авраамий, отец Авраамий, подождите, я …

В алтаре у престола стоял наместник, теперь отказом я поставил бы отца в неловкое положение, и он знал наверняка, что я этого не сделаю. Наместник повернулся ко мне:

– Знаешь, почему у цвет монашеской одежды чёрный?

Опять эти телевикторины.

– Нет.

– Потому что на чёрном не видно грязь. Понимаешь? Что бы мирские люди не говорили, как бы к тебе не относились, ты во всех смыслах должен смириться и считать себя ещё хуже.

Надо бы сказать ему, что я к этому не готов, не из-за общественного мнения, на которое мне всегда было наплевать, но потому что я не уверен, что это моё, кроме того я слышу…

«Меня?»

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго».

– Одевай, – сказал отец Авраамий. Я через голову натянул подрясник греческого покроя, затянул пояс, который поправил благочинный, – Вот так, теперь пойдём.

В ногах путались полы, ходить было непривычно. Особенно я смущался когда на меня смотрели приезжавшие на службы мирские люди, женщины. Я старался выбрать место в храме, чтобы меня не было видно. А вдруг кто-то из них знает, когда я должен креститься, а когда не должен, во время службы. Всё произошло слишком рано. С другой стороны, я был согласен на всё, лишь бы исцелиться. «Господи если бы ты меня исцелил, я бы стал монахом. Пусть это прекратиться». Я заново учился думать, говорить, эта штука как будто разрушила моё сознание. Многое из своей жизни я не мог вспомнить, за воспоминания было обиднее всего. Я написал письмо бабушке, потому что выключил телефон и опять выкинул сим-карту. Почерк как у дегенерата, выводить буквы было сложно, предложения отрывочны и просты. За что? Почему это всё произошло именно со мной, чем я хуже остальных? Просто не повезло? Но православная традиция говорит о том – что случайностей не бывает.

Отцвёл яблоневый сад и подул летний тёплый ветер. Солнце подсвечивало оранжевым светом облака на закате, когда в монастырь пришла пьяная заплаканная женщина с подругой. На Селигере её муж и ребёнок перевернулись в лодке. Мальчик не вынырнул и ныряя за ним, не выплыл и муж. Не смотря на то что, она не была верующей, виноват в этом оказался Бог. Позвали самого маститого – невысокого пожилого иеромонаха отца Варфоломея. Не знаю о чём они говорили в соборе, она плакала. А я всё думал – что вообще в такой ситуации можно сказать человеку? Что на всё Воля Божия? Вряд ли это её утешит. Что им там будет лучше? Тоже сомнительно. Как можно молиться и любить Бога, когда он своим бездействием виноват в том, что ты потерял всё ради чего стоит жить. Мда, одни вопросы. Жаль её конечно, но зачем приходить пьяной и с таким эпатажем.