Царь Медоедов

На просфорную я не вернулся, пошёл за отцом Иоакимом, находясь под впечатлением того, что он сказал. Эти слова подобно пружине начинали раскручиваться внутри, освещая смыслом моё будущее. Почему он сказал, чтобы я хранил эту красоту, я что уеду и не смогу вернуться? Что он имел ввиду? Я почувствовал, как на глазах наворачиваются слёзы, и посмотрев вокруг, увидел, что не я один потихоньку плачу. Рядом со старцем ты начинал ощущать собственную греховность. Он молча перебирал маленькие чётки, но то как он двигался, то как он молчал, по словам одного монаха – была самая громкая проповедь о Христе, которую он когда либо слышал. Он был обладателем сердечной Иисусовой молитвы и дара слёз, дара плача о своих грехах, который чувствовали окружающие. Позже, пригласивший его монах рассказал, как придя к нему в киновию на Афоне, он и трое мирских мужчин были радушно им приняты. Пока отец Иоаким заваривал чай на афонских травах, он рассказывал какую-то историю. Сначала заплакал один, потом второй, третий, и в конце эта история обличала главную страсть того монаха, заплакал и он. Никто из них не понял про другого, но услышал то, что должен был услышать про себя. Размышляя над этим, я думаю, что даже построить так эту историю, чтобы она задела струны души каждого – невозможно, используя харизму или чуткость. Он говорил Святым Духом. Исцелить наболевшие сгустки внутренней боли, вот призвание врача душ. Проходя мимо трудников раскопавших какую-то трубу, отец Авраамий, не зная, что сказать, констатировал факт: «А это Алексей-разбойник». Отец Иоаким ответил:

– Был бы разбойник – не был бы здесь, – и легонько потрепал по голове амнистированного. Я шёл сзади и заметил, как хмурое лицо Алексея в этот момент просветилось, как будто внутри зажгли лампочку. Он почувствовал это прикосновение любви, хотя и не знал кто это идёт. Я продолжал идти за ними, потому что рядом со старцем чувствовал себя лучше, голос затихал, и на душе было радостно и светло. Не знаю, как всё это передать, потому что возможность языка сильно ограничена, когда речь заходит о духовных состояниях. На следующий день была запланирована поездка на скит. Я подошёл к благочинному:

– Отец Авраамий, а можно я тоже съезжу?

– Почему бы и нет, только если отец Фаддей тебя с просфорной отпустит.

Я знал, что отец Фаддей никуда не отпустит, не такой он человек, чтобы понять, как для меня это важно. Такая вот косность. Поэтому, я метафорически, продал всё что имею, ради жемчужины. И утром соврал, что отец Фаддей отпустил. Меня посадили в машину с отцом Иоакимом. Когда мы проезжали мимо форума отец Иоаким спросил:

– Что там?

– Там проходит форум, пьяная молодежь ходит потом по монастырю и девушки в одних купальниках… в общем, лучше бы его здесь не было.

– Если хотя бы один человек оттуда – придёт к Богу – то пусть форум будет.

Я задумался, ну один по крайней мере оттуда к Богу пришёл – это я. Получается все те неудобства и искушения, что испытывает монастырь в метафизическом плане того стоят… У нас вряд ли кто бы с отцом Иоакимом согласился, но и спорить бы никто не стал. Он видит всё в качественно других категориях. Всю дорогу старец восхищался облаками и русским лесом, что наверняка посмешило меня раньше, но сейчас я думал только о том, что он и вправду радостно, по-детски воспринимает мир. Давно вы видели бабушку или дедушку которые могли бы в течении получаса радоваться и восхищаться окружающей природой… вот и я не припоминаю. Про больные суставы или давление… но не про небо над головой. Увидеть бы мир когда-нибудь его глазами.

На скиту он собирался окунуться в ледяной источник, но глядя на пританцовывающего от холода меня, сказал: «Я меняю решение». Он рассказал две истории во время обеда. Первая о священнике, которого избили немцы, он напился и пьяный говорил о том, что знает с какой стороны придёт на них возмездие. Кто-то доложил немцам, и весь лес с той стороны посёлка, заминировали. Когда ночью напали партизаны, они попали на это минное поле и единственный кто держал с ними связь, был тот священник. Партизаны, не взирая на потери, пробились к дому священника и расстреляли его на лестнице собственного дома. Думаю, эти истории предназначались двум нашим иеромонахам, приехавшим с монастыря. Хотя и меня эта история до сих пор держит в напряжении. Священник не хотел, чтобы партизаны погибли, но дав волю гордости, пьянству и обиде, стал причиной их гибели.

Вторая история была про рыжебородого католического монаха, побывавшего на Афоне и принявшего православие, оставшегося там. Он разбирался в западном богословии. Его пригласили на диспут с католиками. Всё время он, опустив голову, молился по чёткам, когда наступила его очередь выступить – он вышел за трибуну, по пунктам разложил все заблуждения католической религии и сел на место. Старец сказал, что зал ему рукоплескал, но он был погружён в молитву и ни на кого не обращал внимание. «Так и нужно» – подытожил отец Иоаким, возможно имея ввиду тщеславие.