Царь-птица Чарана. Цыганские сказки

Яшка глаза растопырил — охота мохнатого человечка углядеть. Спрашивает:

— У нас почему такого дедушки нету?

— Так ему, сынок, привычно за печкой жить, а у нас что? Костёр да самовар.

— А мы б ему, мама, шалашик маленький ставили!

Рассмеялась Галя, говорит:

— Ну, коль захочет, так пусть с нами идёт. Эй, домовой, пойдёшь с цыганами кочевать иль своих дожидаться будешь? А то полезай в торбу, артелью жить веселей!

Позабавила малого, тот поглазел ещё, как угли в печи догорают, да и заснул спокойно.

На рассвете проснулись, пора в дорогу собираться. Пробежалась Галя по пустым домам — много добра всякого, только впрок не пойдёт. Тут самой бы ноги переставлять, а чугунки с ухватами, поди, сами следом не побегут. Подобрала себе тулупчик, для Яшки вещичек тёплых нашла, на том спасибо. Малец тем часом за печкой копошится — домового высматривает. Глядь, на полу следочки крохотные, будто бы кошка в муку наступила и пробежала. Он по тем следочкам пошёл, да в стенку лбом упёрся. Показал матери, как та вернулась. Галя долго не думала — поковыряла на стене доски, а за ними кладовочка потайная нашлась. В мешках зерно всё чёрное, сгнившее, а в кубышке глиняной хорошая мука сохранилась. Цыганка поскорей золу в печи разворошила, лепёшек наделала. Сына хвалит, хозяев дома славит — на целую неделю припас!

Ну вот, поели горячего, стала Галя лепёшки в торбу складывать. А они — что такое! — обратно вылетают. Из пустого-то мешка. «Вот тебе, Галя, и сказки, — думает цыганка, — вот тебе и бахт, удача цыганская: дома не бывало отродясь, а на-ка домового — неси да радуйся». Хотела поначалу бросить торбу и бежать от греха подальше, потом устыдилась. Никто за язык-то не тянул, сама мохнатого позвала. Лепёшки в узелок завязала, торбу на плечи закинула — на вид как пустая, а возьмёшь, так словно петух внутри. Поклонились доброму дому да и пошли по дороге.

Одну ночь под ёлкой мёрзли, другую в стогу проспали, на третий день вышли к обжитым местам. Поля кругом убраны, солома в скирды смётана, печные трубы дымят — всё как до войны, даже красный флаг над сельсоветом. Пошла Галя по дворам гадание предлагать. В трёх домах обругают, в четвёртом послушают, хлебом угостят. Нашлись и добрые люди: пустили на ночь в сарайчик, где больную корову держали. Яшке за его малолетство молока дали кружку.

А Яшка пить не стал — надо, говорит, мама, нашего домового этим молоком покормить, а то сбежит ещё на колхозную печку. Пожевали хлебушка, залезли на сеновал и спать легли.

Наутро смотрят — кружка пустая, а в стойле чисто, аж потолок блестит. И корова на боку не валяется, стоит себе живёхонька и сено из кормушки дёргает. Деревенские увидели такие дела — обрадовались, конечно. Картошки насыпали, сала хороший шмат отрезали, платочек с узорами подарили.

Ну, Галя-то наша не дурна на голову была, сообразила. Начала по дороге спрашивать, не надо ль в колхозном стаде скотину лечить. Там, понятно, свои учёные доктора были, а домовых-то, видно, не было — не прижились в народном хозяйстве отчего-то. Хорошо у артели дело пошло, скоро и деньжат подкопили малость, и торба у Гали на плечах потяжелела — отъелся на молоке мохнатый хозяйнушко, заматерел. Но зато и работал честно: приведут к ним какую больную корову или лошадь — он над ней ночь поколдует, Галя для виду шкуру дёгтем помажет, и наутро хоть на ярмарку скотинку гони, как новенькая становится. Понравилась, значит, русскому домовому цыганская жизнь.

Так вот кочевали они всю осень. А как легли сугробы, добрались цыгане до большого города, где железная дорога, по которой поезда солдат с войны везли. Постучалась Галя в дом на окраине, женщина дверь открыла. Спрашивает, чего надо. Голос сердитый, а в глазах слёзы стоят и вдовий платок на голове чёрный. Ну, Галя, как у наших цыганок водится, стала ей голову морочить: вижу, мол, печаль твою, красавица, а давай погадаю, всю тоску развею, всю правду расскажу. Тут вдруг чует — торба за спиной шевелится, и будто мохнатой лапой по шее провели. Галя и говорит хозяйке:

— Хочешь — верь, хочешь — не верь, золотая моя, я вот что тебе скажу: скоро будет у тебя в доме большая радость!

У той слёзы так и брызнули, закричала, заругалась, погнала гадалку со двора. И верно — какая тут может быть радость, если муж любимый на войне пропал.

Ну, Галя сына подхватила, пошла. Идёт, на домового своего ворчит: зачем с толку сбил? Слышит, догоняет их кто-то.

— Гражданочка цыганка! Гражданочка цыганка, постойте!

Оборачивается — бежит за ними та женщина, волосы растрёпаны, платка на голове нет. А следом солдатик в шинели хромает, на палочку опирается. Не обманул, стало быть, мохнатый: вернулся хозяин в дом, с ним и радость большая пришла.

Ну, как всё поутихло, стала эта женщина Галю выспрашивать: точно ли такое верное цыганское гадание, или это муж её подговорил, чтоб предупредила. Галя отнекивается, а солдат смеётся:

— У них, Маша, всё как в аптеке точно. Вот в нашем полку воевал один цыган, он всегда наперёд знал, где немцы засели, ни разу осечки не было. Такой уж это народ!