Царь-птица Чарана. Цыганские сказки

Наутро, едва рассвело, поднялся Илюха, начал снова дорогу искать. На деревьях ножом зарубки ставит, на солнце поглядывает, никуда не сворачивет. Далеко забрался, а всё равнопод вечер к озеру вышел. Там уже девка лесная его поджидает, зубы белые скалит.

— Никак забыл чего, красавец молодой? Или жениться на мне надумал?

— Да провались ты, нечистая, хоть самого меня сожри, а жениться не буду!

— Вольному воля, помирай холостым, — хохочет лешачка.

На третий день Илюха и пытаться не стал. Понял, что судьба его такая — сгинуть без креста и могилы. Долго ли на одних-то карасях протянешь? Так и тянуть незачем. Лёг на бережку, руки на груди сложил, ждёт, когда смерть к нему придёт. А солнце жарит, в животе бурчит, и муха зелёная на нос села. Плюнул парень, согнал муху, встал. Постирал одёжку, лап еловых наломал, шалашик сложил, рыбы с запасом напёк. Сидит у костра, смотрит, как закат небо красит, — а вроде и хорошо, и помирать что-то совсем не хочется. «Эх, — думает Илюха, — вот жизнь моя пропащая, придётся, видно, чуду мохнатую в жёны брать, с медведями на свадьбе петь». Вздохнул да и затянул песню печальную о горькой доле.

Допел, смотрит — а девка лесная рядышком сидит, слёзы утирает, чёрную сажу по лицу размазывает.

— Мне, — говорит, — матушка песню эту пела.

Удивился Илюха — неужто лешачихи цыганские песни знают? Потом смекнул, пригляделся, спрашивать стал. И рассказала ему девка, как жила в большом таборе да как малолеткой в лесу потерялась. Приглянулась она старику вэшитко, увёл он её в свою берлогу и внучкой назвал — так и стала лешачкой, девкой лесной. А нынче вот помер дед — ему лет за двести, поди, было. Осталась одна куковать, и замуж-то никто брать не хочет.

— Да как же мне тебя замуж брать, если мы брат с сестрой? — кричит Илюха. — Это ведь у моих отца с матерью дочь Настёна в лесу пропала в тот год, когда я на свет родился!

Настёна ещё пуще расплакалась, да и парень тайком слезу пустил. Потом, конечно, обнялись, порадовались своей удаче. На радостях Илюха главного не позабыл, чуть подуспокоился и спрашивает:

— Дорогу-то отсюда точно знаешь или голову мне морочила?

— Дорогу ты бы и сам отыскал, если б на водяного коня железные удила не надел. Не понял разве? Так русалки дурачков жадных ловят — прикуют конокрада к месту и ждут, когда с тоски утопится, в работники к ним попадёт. Снимай скорей уздечку, да пойдём отсюда к людям.

Отпустил Илюха русалочьего коня, взялись брат с сестрой за руки и ещё засветло на тракт вышли.

Хали Кулешова

Цыганка и домовой

Как-то осенью шла по дороге цыганка с маленьким сыном. Табор их война раскидала: мужья и братья на фронт ушли, жёны с детьми по лесам от фашистов прятались. Кто отсиделся, а кто и не уберёгся — многих цыган в те горькие годы враги убили. Галя молодая была, сильная — и сама спаслась, и мальца сохранила. А как прогремела победа, стала Галя к родным местам пробираться, где до войны кочевали.

Вот идут они, видят — поле заросшее, ульи пчелиные стоят, а впереди деревенька на три двора. Собаки не лают, дымом печным не пахнет. Видно, ушли люди отсюда и назад не вернулись. Но что делать, надо ночлег искать, пока совсем не стемнело.

Заглянула Галя в самый большой дом. Двери открыты, всюду вещи раскиданы — словно хозяева в спешке убегали. Подивилась цыганка, что охотников до чужого добра не нашлось, прославила Бога за такую удачу, начала на ночь устраиваться. Отыскала дрова, воды из колодца принесла, разбитое окно тряпками заткнула, прибралась как сумела. На улице дождь, ветер холодный, а в доме печка жаром дышит, вода в чугунке закипает. Жаль, еды никакой нет, да цыганам не привыкать пустым чаем ужинать. Спасибо той хозяйке, что здесь жила, — над печкой разные травы развешаны, авось на заварку сгодятся.

Полезла Галя на печь, а там вдруг как шарахнется что-то! Дэвлалэ, господи! Она так на пол с печки и полетела, едва руки-ноги целы остались. Сынишка испугался, закричал:

— Мама, мама, кто здесь?!

— Не бойся, Яшка, это, видно, кот хозяйский остался дом сторожить. Он нас не обидит.

Сама кочергу ухватила, давай на печи шуровать. А там и нет никого. Мальчонка её за юбку дёргает:

— Мама, где же котик? Пусть к нам идёт!

— Да убежал тот котик мышей гонять.

Перекрестилась, слазала на печь, надёргала травы, какая под руку попалась. Знакомое в котелок покидала, незнакомое обратно забросила. Напились они с Яшкой чаю, стали укладываться. Малец снова плачет:

— Мама, мама, тут кто-то есть, глядит на меня!

Гале и самой страшно — чует, будто и впрямь смотрит кто-то. Только другого-то ночлега нет, не замерзать же под кустом в лесу. Стала сказками сынка утешать. Живёт, мол, у русских крестьян в избах человечек маленький, не больше кошки. Кто с ним ладит и молоко ему за печку ставит, тому он за скотом приглядывает, по хозяйству помогает. Домовым дедушкой его зовут, хозяйнушком мохнатым. Коли его не сердить, так и он вреда не сделает — вот разве что ночью в подполе пошуршит или посудой греметь из озорства начнёт. Нам-то что с того?