Царь всех болезней. Биография рака

Как обычно, она меня опередила. Когда я вошел в палату и начал было расписывать следующие шаги, вялым взмахом руки она оборвала меня. Ее цели, сказала она, теперь совсем просты. Никаких новых исследований. Никаких новых лекарств. Шесть лет борьбы за жизнь – с 1999 по 2005 год – не были для нее застывшим, замороженным временем. Они заострили и прояснили ее ум, очистили от уже непозволительной роскоши – всего неважного. Она рассталась с мужем и сблизилась с братом, онкологом. Ее дочка, в 1999-м бывшая еще подростком, превратилась в не по годам взрослую студентку Бостонского колледжа, союзницу, лучшую подругу, а временами и сиделку. (“Рак уничтожает одни семьи и укрепляет другие, – сказала Джермейн. – В моем случае произошло и то, и другое”.) Джермейн наконец осознала, что отсрочка исполнения ее приговора подходит к концу. Она хотела домой, в Алабаму, чтобы там встретить смерть, которую ждала еще в 1999-м.

Стыдно сказать, но из нашей последней встречи с Джермейн моя память охотнее оживляет не разговор, а окружающую обстановку. Больничная палата с резким запахом антисептиков и мыла; стальной, неуютный свет над головой; деревянный подкатной столик, заваленный таблетками, книгами, газетными вырезками, пузырьками лака для ногтей, украшениями и открытками. Стены, увешанные фотографиями чудесного дома Джермейн в Монтгомери и ее дочери с фруктами из собственного сада; стандартный больничный пластмассовый кувшин с букетом подсолнухов. Джермейн, как я ее помню, сидела на кровати, небрежно свесив одну ногу, в своей обычной эксцентричной, броской одежде с несколькими крупными оригинальными украшениями. Безукоризненно причесанная, она выглядела парадно, официально, совершенно – точно фотоснимок человека при смерти, желавшего, чтобы его запомнили таким. Она казалась удовлетворенной, смеялась и шутила. Даже назогастральный зонд она носила непринужденно и с достоинством.

Лишь годы спустя, в процессе написания этой книги, я наконец сумел выразить словами, почему я вышел после той встречи таким взволнованным и раздавленным; почему любой жест в ее палате казался гипертрофированно значительным, любой предмет воспринимался как символ, а сама Джермейн выглядела актрисой, безукоризненно играющей свою роль. Там не было ничего случайного. Все, что казалось в характере Джермейн спонтанным и импульсивным, на самом деле было тщательно выверенным ответом на болезнь. Свободные яркие наряды маскировывали очертания растущей в животе опухоли. Крупные бусы тоже работали на отвлечение внимания. Ее палата была набита безделушками, цветами и картинками только потому, что иначе ее заполнила бы холодная анонимность любой другой палаты в любой другой больнице. Джермейн свесила ногу с кровати под тем точно выверенным углом из-за того, что рак уже пробрался в ее позвоночник и почти парализовал вторую ногу, не позволяя сидеть по-другому. Ее непринужденность была напускной, шутки – отрепетированными. Недуг попытался унизить Джермейн, лишить ее индивидуальности и чувства юмора. Он приговорил ее к неприглядной смерти в вымораживающей душу больничной палате за тысячи миль от дома. Джермейн ответила ему местью. Она старалась всегда быть на шаг впереди, не в одном, так в другом его обыгрывать.

Казалось, ее заперли в какой-то чудовищной шахматной партии. Всякий раз, как недуг делал ход, накладывая на нее новые ограничения, Джермейн отвечала не менее напористо. Противник действовал – она принимала бой. Страшная, завораживающая партия – игра, уносящая жизнь игрока. Едва Джермейн уворачивалась от одного удара, как ее настигал другой. Подобно кэрролловской Черной Королеве, она отчаянно бежала, чтобы лишь остаться на месте.

В тот вечер мне показалось, что Джермейн воплотила в себе самую суть нашей борьбы с раком: чтобы держать темп, задаваемый этой болезнью, нужно постоянно что-то изобретать и переизобретать, разрабатывать и переосмысливать стратегии. Джермейн сражалась с раком одержимо, хитроумно, отчаянно, озлобленно, неистово и блистательно – словно вобрав в себя всю яростную, изобретательную энергию многих поколений людей, что бились с раком в прошлом и будут биться в будущем. В поисках исцеления она пустилась в причудливое странствие, которому не было конца. Извилистые тропы борьбы за жизнь водили ее по интернету, университетским больницам, химиотерапевтическим отделениям и клиническим испытаниям по всей стране – через земли с таким масштабом уныния, безысходности и неприкаянности, какой она раньше и представить себе не могла. Джермейн вложила в эти поиски все свои силы. Снова и снова она мобилизовала остатки своего мужества, призывала на помощь волю, смекалку и воображение – пока в тот тягостный последний вечер не обнаружила свою кладовую находчивости и жизнестойкости пустой. Цепляясь за жизнь тончайшим волоском, собрав остатки сил и все свое достоинство, Джермейн направила инвалидную коляску в уединение ванной комнаты… Казалось, она вобрала в себя самую суть войны длиной в четыре тысячелетия.

С. М., июнь 2010

Благодарности