Царь всех болезней. Биография рака

Извилистое странствие Атоссы поднимает еще один вопрос, вложенный за строки этой книги: если наше понимание рака и обращение с ним столь радикально менялись во времени, как по прошлому этой болезни можно предсказывать ее будущее?

В 1997 году директор НИО Ричард Клаузнер в ответ на сообщения об удручающе неизменной смертности от рака на протяжении всех 1990-х заявил, что медицинские реалии одного десятилетия мало соотносятся с реалиями следующего:

Хороших историков гораздо больше, чем хороших пророков.

Крайне трудно предсказать научные открытия, которые часто рождаются как прозрения, приходящие из самых неожиданных источников. Классический пример: открытие пенициллина, к которому Флемминга привела заплесневевшая корка хлеба, как и колоссальное значение этой случайной находки, вряд ли можно было предсказать. Равно как невозможно было предсказать и внезапный упадок технологии “железных легких”, когда методологический прогресс в вирусологии позволил выращивать полиовирус и получать вакцину. Любая экстраполяция истории в будущее предполагает неизменность пространства открытий – что есть оксюморон[1012].

В каком-то смысле Клаузнер прав. Действительно радикальные открытия не просто улучшают то, что есть, – они меняют парадигму, всю картину мира. Технологии растворяют собственное прошлое. Биржевик, купивший акции компании – производителя “железных легких” накануне разработки полиовакцины, или ученый, объявивший бактериальную пневмонию неизлечимой накануне открытия пенициллина, ретроспективно, через призму дальнейших событий, будут выглядеть дураками.

Однако в случае рака, когда о простом, универсальном и окончательно исцеляющем лекарстве речи пока не идет – а, вероятно, никогда и не пойдет, – прошлое постоянно перекликается с будущим. Старые наблюдения кристаллизуются в новые теории, прошлое неизменно отражается на будущем. Вирус Рауса спустя десятилетия напоминает о себе внутриклеточными онкогенами; вдохновленное рассказами шотландских пастухов наблюдение Джорджа Битсона, что удаление яичников замедляет рост рака груди, громко возвращается в виде лекарства под названием “Тамоксифен”; ну а “нагноение крови” Беннетта, рак, с которого началась эта книга, ее и завершает.

Но есть и не столь очевидные, более тонкие причины помнить всю эту историю: хотя содержание медицины непрестанно меняется, ее форма, сдается мне, на диво статична. История повторяется, а наука отражается. Оружие, которым мы будем сражаться с раком в будущем, за полвека изменится кардинально, так что ландшафт онкотерапии и онкопрофилактики может стать неузнаваемым. Возможно, следующее поколение врачей будет смеяться над тем, как мы смешивали примитивные коктейли из ядов, силясь победить ими самый естественный, глубинный и в то же время самый властный недуг из всех известных нашему виду. Однако в этой битве все так же будет место для жестокости и изобретательности, стойкости и головокружительных скачков между отчаянием и надеждой, для одержимости поиском универсальных решений и разочарования от поражений, для самонадеянности и гордыни.

Греки называли опухоли выразительным словом onkos, означающим “массу”, “бремя” или “груз”. Они даже не представляли, до чего точен этот термин. Рак и в самом деле груз, заложенный в наш геном, свинцовый противовес нашим притязаниям на бессмертие. Если же обратиться к еще более далекому прошлому, к предковому индоевропейскому языку, этимология слова onkos изменится. Происходит оно от древнего слова nek, а это уже глагол, который означает “нести”, “передвигать груз с места на место”, “переносить что-то на большое расстояние”. Этот образ отражает не только способность раковых клеток перемещаться – метастазировать, – но и странствие Атоссы, длинную череду научных открытий и воплощенное в этом странствии архетипичное, неотъемлемо присущее человеку стремление перехитрить, преодолеть и выжить.