Царь зверей не лев

До Найроби оставалось всего несколько минут. Полицейский самолет казался мне ядовитым пауком, который того и гляди набросится на наш самолетик. Вдали уже показались белые здания Найроби.

— Твоя роль мне уже ясна, — прервал молчание Маррей.

— Роль?

— Прикинешься дурачком. Тебе это будет нетрудно, Джо. Я уверен, что ты прекрасно справишься с ролью. А вот я...

Я хорошо помню минуты после того, как мы совершили посадку в Найроби. Маррей выключил двигатель, и кабину самолета заполнила зловещая тишина. К нам направлялась группа полицейских.

— Джо, — сказал Маррей. — Ты будешь не просто дурачком, а еще и немым. Не забудь! Это важно. Гораздо важнее, чем ты думаешь.

Патруль приблизился. Полицейский, который шел впереди и, по-видимому, был их шефом, грозно скомандовал:

— Выходите!

Я расслышал, как Маррей серьезным, изменившимся голосом прошептал мне:

— Джо, ни слова! Что бы ни происходило.

Мы сидели в темной канцелярии с каменным полом, что еще больше подчеркивало мрачность помещения. Шеф с суровым видом ходил из угла в угол. У меня было ощущение, будто по моей спине ползает какой-то холодный паук.

— Это обоснованное и серьезное подозрение, что вы совершили...

Шеф полиции подробно перечислил все наши преступления, и от его грозного голоса все мои чувства, были готовы восстать. Но меня сдержало предостережение Маррея — молчать, чего бы это ни стоило.

Маррей с учтивым и подобострастным видом смотрел на нашего судью, но глаза его плутовски посмеивались. Мне стало интересно, что же он замышляет. Несмотря на то, что положение было крайне серьезным, а судьба наша неизвестна, его все это несомненно забавляло.

— А теперь говорите, — рявкнул шеф в конце своей обвинительной речи. С этими словами он удобно уселся, не сводя с нас взгляда, который, казалось, говорил: у вас нет ни одного шанса. Некоторое время он демонстративно играл ручкой, потом решительно отложил ее в сторону. "Протокол, значит, составлять не будут, — обрадованно подумал я, — это добрый знак". Но тут же я вспомнил, что мы не в Европе, и снова пал духом.

Из ящика стола шеф достал бутылку и стакан. Он налил его доверху и залпом выпил. После этого отодвинул бутылку, но так, чтобы до нее можно было дотянуться. Присутствующие полицейские бросали на нее томительные взоры.

— Говорите! — снова прорычал шеф. Моя роль была ясна, но почему молчит Маррей?

— Говорите! — прорычал шеф в третий раз. Было уже не до шуток. Своим молчанием Маррей только злит его, зачем?

В четвертый раз голос шефа уже звучал более покладисто. Вероятно, он ожидал с нашей стороны отчаянных протестов, попыток защититься и теперь был явно удивлен. Я понял, что Маррей нарочно играл в молчанку.

Шеф налил себе еще стаканчик, выпил его, оценивающе прищелкнул языком и в явно улучшенном настроении проговорил: — Скажите же что-нибудь.

Маррей встал, все напряженно ждали, что же он скажет. Я тоже. Но Маррей лишь едва слышно прошептал:

— Я патриот, господа.

Глаза его увлажнились непролитыми слезами, и вид у него был глубоко несчастный. Даже шефу стало его жалко. Он налил ему стаканчик, который Маррей с благодарностью принял. Промочив пересохшее от волнения горло, он стал говорить. Глубоким, бархатистым голосом, какого я у него и не предполагал, он принялся перечислять свои заслуги. Начал он довольно скромно и правдиво. Он рассказал, как своими исследованиями в области зоологии способствовал развитию туризма в Кении, как проявил себя при переписи животных, как...

Шеф между тем все наливал и наливал. Когда остался всего один стаканчик, они, по очереди отпивая, по-братски его разделили. По мере того, как бутылка пустела, заслуги Маррея возрастали. Когда Маррей заявил, что он правая рука правительства Кении, бутылка совсем опустела. Я облегченно вздохнул, так как дальше оставался только президент. А это было бы уже чересчур. По-видимому, так посчитал и Маррей: его бархатистый голос неожиданно оборвался, и свою речь он закончил, снова перейдя на жалобный шепот:

— Я патриот, господа.

— А он? — спросил шеф, указывая на меня.

— Взгляните на него, господа. Разве он похож на шпиона?

Я не знаю, на кого я похож, но шеф, не возражая, согласился. Маррей выцедил последние капли и продолжил:

— Так знайте же, он...

Маррей тактично отвернулся и покрутил пальцем у своего лба. Моей задачей было хранить молчание, и я продолжал молчать.

— Произошло это с ним в одну страшную ночь, — начал Маррей. И он снова описал ту бурю, когда мы были вынуждены посадить самолет среди буша, но о себе он рассказывал, как о каком-то третьем лице. Кое-что в этой истории он немного изменил: я, например, повис на дереве, он гасил загоревшийся самолет, нас потом, как выяснилось, чуть не разорвали львы, и с тех пор...

— Бедняга, ему так досталось. Но хоть жив остался, а ведь все благодаря тому гениальному летчику.

Маррей одарил меня милой улыбкой, а шеф полиции с любопытством спросил:

— Кто этот летчик?

Маррей скромно потупился и со значением добавил:

— Не будем называть имена — это в высших интересах. Я думаю, он засекречен...