Tsaregradskiy_Franko_Kratkaya_biografiya..417236

Хотя отряды рабочей милиции из Мадрида и задержали северную армию генерала Молы, не нашлось никого, кто смог бы остановить африканские части. 10 августа Ягуэ взял Мериду, важный коммуникационный центр между Севильей и Португалией. Однако вместо того, чтобы продолжать наступление на Мадрид, Франко приказал вновь повернуть на северо-запад в сторону Португалии и взять Бадахос, главный город Эстремадуры. Франко настаивал на необходимости этого маневра, чтобы встретиться с силами генерала Молы, объединить обе контролируемые националистами территории и освободить доступ к границе с Португалией, где в то время правил Салазар. Однако тем самым он дал правительству время для организации обороны Мадрида.

Когда националисты 14 августа подошли к Бадахосу, плохо организованные рабочие, оборонявшие город едва ли не серпами и охотничьими ружьями, оказали неожиданно серьезный отпор. Их сопротивление вызвало особую ярость у марокканских частей. Легионеры и мавры согнали на стадион для корриды свыше двух тысяч пленных и «под горячую руку» всех расстреляли. Казни продолжались несколько недель, улицы были завалены трупами. Когда Уитекер спросил Ягуэ, почему он расстрелял пленных, тот резко ответил: «Вы что думали, я захвачу с собой четыре тысячи пленных, когда моя колонна быстрым маршем идет на Мадрид? Или оставлю их на свободе у себя в тылу и позволю, чтобы Бада-хос снова стал красным?»

В этом дорогостоящем маневре, распылявшем силы и мало способствовавшем общему успеху, проявились как механизмы психологической защиты Франко, так и его военные приоритеты. Навязчивое стремление генерала уничтожить любые очаги сопротивления в «оккупированных зонах», даже если из-за этого зачастую отвлекались силы от Мадрида, а война без нужды затягивалась, имеет скорее психологическое обоснование, чем политическое. Возможно, проецируя на врага свои собственные качества, внушавшие ему отвращение — ощущение беспомощности, мстительность и ненависть, — он пытался их уничтожить. Быть может, Франко ненавидел слабых и обездоленных, потому что они напоминали бессильную часть его Я, которую ему все больше хотелось забыть.

Так или иначе, чем больше людей Франко убивал, тем больше становился его страх перед наказанием и возмездием и тем больше свидетелей должно было умереть. Его террор имел и практическую выгоду — как выразился Муссолини, «мертвецы не любят болтать». К тому же массовая бойня в Бадахосе — первая из многих — стала недвусмысленным посланием населению Мадрида относительно последствий сопротивления. И кроме того, своими жестокими действиями Франко и националисты заработали большое уважение в нацистской Германии, где его покровители жаждали, чтобы «генералы обеспечили гарантии победы не только на военном фронте, но и устроили тотальную чистку по всей стране».

Националисты, подобно немецким нацистам, творчески использовали дарвинистские аргументы, чтобы оправдать свою мстительность, и представляли ее похвальным желанием очистить Родину-мать от красных «носителей заразы», которые принесли в страну «чуждые, вредные элементы... Испания сама должна очиститься от этой заразы в крови». Убивая простых испанцев, они утверждали, что сделают все возможное, чтобы очищенная страна «вышла новой и сильной из этого испытания». У Франко здесь имелась своя выгода: его жажда разрушения становилась защитным механизмом, превращала желание умереть в стремление жить.

Эти биологические императивы тем не менее не могли замаскировать личные зависть и соперничество, которые разгорелись в зоне, контролируемой националистами. В глазах монархистов Мола уже посадил жирную кляксу на свой политический портрет. Он приказал выслать дона Хуана из Испании, который вернулся в страну, чтобы сражаться на стороне националистов. Дон Хуан де Бурбон — третий сын Альфонса XIII, стал наследником испанского трона в 1933 году после того, как два его старших брата отреклись от прав на престол. Несправедливое решение Молы привело в ярость офицеров-монархистов, которые немедленно и, как потом окажется, не слишком умно перевели стрелки своей политической лояльности на Франко. Тот не преминул воспользоваться их поддержкой. В Севилье он взволнованно возвестил собравшейся толпе о своем личном решении сражаться под монархистским красно-желто-красным знаменем: «Вот оно, это знамя, оно ваше; нас хотели его лишить... Это наше истинное знамя, которому все мы присягали, за которое умирали наши отцы, знамя, многократно покрытое славой». И хотя этот жест был вдохновлен как личной неприязнью к Кейпо де Льяно, убежденному антимонархисту, так и политической проницательностью, он обеспечил Франко огромную поддержку консерваторов. Двумя неделями позже монархистское знамя было принято в качестве официального на всей контролируемой националистами территории.