Царевны

Напугался царевич от всего, Софьюшкой наговоренного. Белый весь сделался, чуть с кресла не валится.

Осилила себя царевна. К брату подошла, крепко его обняла. Положил царевич ей голову на плечо широкое, а она большой и сильной рукою стала его гладить по влажному лбу и запавшим щекам.

— Прости, Феденька, друг мой сердечный, погорячилась я, тебя напугала… А все оттого, что люблю я тебя, и Иванушку, и сестриц люблю. Света белого милее вы мне, мои родные. Жалко мне всех вас.

Федосьюшка давно, уткнувшись лицом в браную, орлами затканную, скатерть, ревмя ревет. Анна Петровна ее травяным настоем из золотой чарочки потчует:

— Былка-трава то… В Иванову ночь собрана… Испей, государыня.

И совсем тихо, так что слышит ее одна только Федосьюшка, прибавляет:

— Нынче у самой государыни царицы в ее светлице Золотной плат девичий с корешком неведомым подняли.

— Господи! — вскрикнула царевна, но мама показала ей глазами на царевича.

Успокоенный Софьей, он сидел утомленный, с полузакрытыми глазами, подперев голову тонкой и слабой рукой. У него, как всегда после всякого волненья, поднялась головная боль. Вместе со слезами Федосьюшка проглотила и все слова, какие собиралась сказать.

Не удалось на этот раз Софьюшке спросить у братца про французскую веселую комедию.

Вспомнила она, зачем к нему идти собиралась, уже когда к себе в терем вернулась. Только за обеденным кушаньем, когда сошлись в столовом покое и братцы, и сестрицы, и батюшка с мачехой, дозналась царевна обо всем, что ей узнать было надобно.

Все царевны эти семейные обеды очень любили. Собирались на них, как на праздник. Выходное, самое нарядное платье — «шубку» тогда надевали. Любил и Алексей Михайлович с семьей пообедать. Когда время позволяло и не было приглашенных к столу бояр, обед всегда подавали у царицы в ее столовом покое. Чинно, по скамьям вдоль стола обеденного, разместились царевны в своих «шубках» бархата веницийского.

Жарко шее от меховых бобровых ожерельев, под белилами и румянами щеки горят, от венцов трехъярусных голове тяжело, серьги тройчатые уши оттянули, но царевны ничего худого не замечают. Сидят за столом довольные, веселые. Рады, что из терема тесного выбрались. И всем за столом хорошо. Радуется царь на свою семью любимую. Царица то на мужа, то на сынка поглядывает. За царевичем глаз да глаз надобен. Одним мамушкам да нянюшкам за ним не уследить.

— Ноне сыночек наш за лапу медведя потрясти хотел. Едва удержали мальчишечку, — добродушно посмеиваясь и ласково поглядывая на своего любимца, говорит царь.

Уже рассказали Наталье Кирилловне про то, что на медвежьей потехе случилось. Знает она, что благополучно все обошлось, но пережитый страх еще не улегся в ее материнском сердце. Наклонившись к сыну, она заглядывает в его смеющееся лицо встревоженными глазами.

— Соколик мой! А что как тебя зверь да лапой своей косматой погладить бы захотел? — с нежной укоризной она спрашивает.

— Дворовый медведь то был, матушка, — оправдывается царевич. — Дворовый никогда человека не тронет.

— А давно ли на дворе медведь охотника за голову ел да зубы ему все повыломал?.. Конюха Исая медведь вконец изломал…

— Да ведь то бойцы были. На бой с медведем они выходили, Натальюшка. Петрушенька не на драку шел. Поездить малость на медведе верхом охота мальчишечке пришла.

Алексей Михайлович в добром духе, и ему хочется пошутить с женой.

— За лапу того медведя большущего мне больно хотелось подержать, — сожалея, что ему не удалась затея, сказал царевич.

— Возле самой ограды, где медведи стояли, Петрушеньку мы изловили, — добавил Федор Алексеевич. — Как сказал медведник, что медведи его всякому, кто захочет, лапу дают, Петрушенька наш разом с места соскочил. Я за ним было сунулся, да Иванушка со страху на меня навалился — помешал. Старший ловчий братца изловил.

Федор Алексеевич не скрывает своего любованья смелым мальчиком. Царевны давно сидят перепуганные. Вскрикивают, охают, но в разговор вмешивается одна Софья.

— У Иванушки с того перепуга и посейчас головушка болит.

Все понимают, что хочется ей осудить Петрушеньку, но никто ее не поддерживает, хотя и всем жалко Иванушку: сидит, как плат белый. Тельного из рыбы и не попробовал. Все, что на тарелку взял, целым осталось.

— А расскажи-ка сестрицам, как медведи вас тешили, — торопится спросить у Петрушеньки Федор Алексеевич. Испугался царевич, что Софья неладное скажет. Но маленький царевич упрямится и ничего больше говорить не хочет. Досадует, что помешали ему с медведем за лапу поздороваться, не дали и верхом на звере лютом прокатиться.

Тогда Федор Алексеевич поспешил рассказать сам про потеху медвежью:

— Целую комедию медведи исполнили: для начала вывели их с хлебом-солью в передних лапах на огороженный тыном круг. Потом плясать их заставили, а потом бороться. И еще звери те на палках верхом, словно малые ребята, по кругу ездили, карлами престарелыми, согнувшись и спотыкаясь, бродили, показывали, как родная мать детей своих холит, а мачеха пасынков с падчерицами по-своему убирает.