Царевны

Не заметила девочка, как мамушка вернулась. И Федосьюшка не слыхала. Ушла Орька из покоя царевниного, в клетку с перепелками заглянула, а там и глядеть не на что. От корма сытного, от тесной клетки пожирели полевые птицы вольные, лениво с жердочки на жердочку перепрыгивают. И сама Оря, как и птицы ее, вширь пошла. Одними щами мясными наварными да кашей, жирно салом приправленной, досыта в подклетях дворцовая челядь наедается. Обедает и ужинает с челядью вместе и Орька, а потом еще и всем, что ей под руку попадется, добавляет. Не углядит Дарья Силишна — Орька с тарелки на ходу и пряничек, и стручок царьградский, а не то и леденчик заморский утянет. Сама Федосьюшка всякой снедью частенько ее наделяет. Да разве девчонку когда досыта сладким накормишь?

— Мало ешь, мало пьешь ты у меня, царевна болезная, — жалуется Дарья Силишна. — Уж не напустили ли чего на тебя? Зелья от еды отворотного не подсыпали ли?

Поит мамушка Федосьюшку толчеными рожками змеиными. Что это за рожки такие, про то и сама Дарья Силишна хорошо не знает. Так, порошок какой-то. В вине его пить надобно. Дивится Федосьюшка мутным настоем пахучим. Со всех тарелок серебряных после него все дочиста Орьке отдает. Пускай думает мама, что ее на еду потянуло. Только бы змеиных рожков больше не пить. У Орьки живот, что барабан, сделался, лицо, словно блин, круглое, глаза позаплыли. А царевна все худеет. По ночам опять спать бросила. Дарья Силишна траву-пострел доставала. Пучочком сухим над постелью Федосьюшки ее вешала. Зелейщица в одной руке великоденское яйцо держала, другой в ночь купальскую ту траву собирала.

Не помогла пострел-трава. Орька своими рассказами траву пересилила. Только глаза закроет царевна, перед нею в ночной тишине огонь заполыхает. Потерпит царевна, страх пересиливая, а потом не своим голосом, не хуже самой Марьи-кружевницы, на все терема закричит.

И вдруг сразу от сердца отлегло. Приказал царь розыск про корень неведомый прекратить. Сказывали, что сам Артамон Сергеевич Матвеев за дело взялся и дознался доподлинно, что никакого злоумышления на царскую семью и государское здоровье не было. Просто глупая баба захотела, чтобы муж ее поменьше пил и не дрался. А потом, от страха и от огня, и невесть что про саму себя да и про других помысла. Знал царь, что Матвеев за царицу с царевичем душу свою положить рад, и поверил во всем боярину. Марью-кружевницу, для верности и другим для острастки, в дальний монастырь отправили, старуху-ворожею в другой сослали. Марьиного мужа, что у Троекуровых дворничал, в Мезень угнали. А жизни никого не решили и увечья большого никому не причинили.

Не всякий розыск так хорошо кончался.

13

Грозовая туча мимо прошла.

Чтобы совсем о ней позабыть, вечером того же дня, когда отдан был приказ о прекращении розыска, созвал царь своих домашних в палату Потешную.

Еще отец Алексея Михайловича, вскоре после своего избрания в цари, отвел в отстроенном после пожара дворце несколько палат, где приказал собрать все «стременты музыкальные и всякую рухлядь потешную». Вот и собрали сюда все забавы дворцовые. Царь Михаил Федорович был ногами слаб и недомогал часто. Не по здоровью ему были государские полевые потехи. Единой ему утехой была палата Потешная, и он непрестанно заботился об ее украшении.

^{_{«Стремент» потешный, тулумбас с вощагою (бубном)}} 

Из немецкой страны выписали «стременты на органное дело» и со «стрементами» двух братьев-немцев: Анса и Мельхарта Лун. Братья в Москве «стремент» поставили и доделали: окружили резным станком, расцветили красками, позолотили и приделали к нему соловья с кукушкою.

Михаил Федорович чуть что не каждый вечер слушал, как играет орган, а обе птицы поют «без видимых человеческих рук».

Алексей Михайлович, пока был молод и здоровьем крепок, мало обращал внимания на Потешную палату. Отъезжее поле, псовая, а особливо соколиная охота ему мила была. Но прошли молодые годы. Все, чем тешился в полях I и в лесах государь, не под силу ему делалось, и с каждым годом все больше и больше стал вспоминать он про утехи комнатные.

Всякое дело любя «до полного устроения и удивления», как он говорил, «доводить», царь и отцовскую скромную палату устроил великолепно.

Украшая ее, не о себе одном думал: вся семья от мала до велика в той палате веселье себе находила. Сыновья Федор и Иван, оба немощные, других утех царевичевых не знали, а царевны-дочери, затворницы вековечные, с первых осенних дней выхода в Потешную, словно праздника, дожидались.

На этот раз выходные сборы были желаннее и шумливее, чем когда-либо. Самую память о тяжелом ведовском деле стряхнуть хотелось.

Алексей Михайлович всем потешникам до единого наготове быть приказал. Немецких фокусников, бесовскими делами людей напугавших и тем же часом сгоряча из Москвы высланных, с дороги воротили.

Скрестив ножи, те немцы над деньгами, на столе положенными, их поднимали, а деньги те сами к ножу подскакивали. Бояре, как только это увидели, сразу порешили, что фокусники — чародеи и бесовскою силою добрых людей морочат.