Царевны

— Пускай бы на одном органе теперь сыграли, — предложил Федор Алексеевич, когда музыка, наконец, смолкла. У царевича хороший слух, и он сам часто поет во время службы на клиросе. Оркестр ему неприятен, но он боится обидеть Матвеева, который им заведует.

— Батюшка, пускай нам кукушечка прокукует, — попросил царевич Петр и бросился от матери к отцу.

Алексей Михайлович приказал завести старый отцовский орган. Он сам его слушал, когда был ребенком.

Взяв сына за руку, царь прошел с ним в палату, где стоял «стремент». За ними пошел и Федор Алексеевич.

Царевны проводили ушедших завистливыми взглядами: и они поглядели бы лишний разок на трубы золоченые, на решетку резную. Ноги бы поразмяли.

^_Труба

Нельзя. Там мастера органные.

Кукует кукушка, соловей заливается.

Не те голоса у них, что пятьдесят лет тому назад были.

Постарел «стремент». Новые куда лучше, а во дворце этот старый, из-за моря привезенный орган остается, как и был, самым любимым.

Под его соловья и кукушку все повыросли.

Вернулся к царице Алексей Михайлович, сына ей за руку передал.

Памятью прошлого от старого органа на него повеяло. Детство припомнилось, отец… К давно миновавшему потянулась душа. Про деянья славные стародавние приказал царь своим старцам петь.

Ковылем-травой прикачнулись друг к другу седовласые головы. Перемолвились между собою богомольцы верховые.

Жуком, нежданно в палату залетевшим, густой звук домры дедовской пробасил и умолк. Словно кто заговорившие струны сразу оборвал, чтобы не глушили они голосов старческих:

Как у ласкова князя Володимира
Было пированье — почестный пир,
Было столованье — почестный стол
На все князи и бояре
И сильные могучие богатыри.
Будет день в половину дня,
Будет стол во полустоле.
Богатыри прирасхвастались
Молодецкою удалью:
Алешенька Попович — что бороться горазд,
А Добрыня Никитич — что гораздей его,
А Дунай, сын Иванович, — что из лука стрелять…

Снова домра звуком басистым в песню ворвалась, но голоса человечьего уже не осилила. Славное время богатырское не хуже вина старого, драгоценного старцам силы придало. С каждым словом голоса их все мощнее звучат. И когда дошли до корабля Сокола, громче уже не смолкавшей домры на все палаты потешные, раздались слова:

По морю, по морю, по морю синему,
По синему, по Хвалынскому
Плавал Сокол-корабль ровно тридцать лет.
А на якорях тот корабль не стаивал,
У крутых зеленых берегов не бывал,
Церквей и монастырей не видывал,
Колокольного звона не слыхивал.
Хорошо Сокол-корабль изукрашен был:
Бока сведены по-звериному,
А нос да корма по-змеиному,
Кормою владеет млад Полкан-богатырь,
А всем кораблем Илья Муромец.

Песен, что от начала Руси певались, все заслушались и еще бы слушали, да Петр-царевич по малолетству своему на месте не усидел.

— Куколок поглядеть хочу, — начал он тихо. — Куколок поглядеть, — громче и настойчивее повторил он.

Пытала мать сынка уговаривать, по кудрявой головке его гладила.

— Обожди малость, — шептала. — Вот… скоро уже.

Но царевич свое заладил:

— Хочу куколок!

Прислушался к сыну Алексей Михайлович, разобрал, о чем просит мальчик, и, выждав песни завершения, сам предложил на кукольную комедию поглядеть.

Вмиг Петрушенька рядом с батюшкой оказался.

— Идем скорее! — нетерпеливо звал он отца, ухватив его за руку.

Засмеялся государь, поднялся с места и встретился взглядом с просящими глазами своих Алексеевн.

Ко всем был жалостлив царь, а тут перед ним еще и дочери родные, наполовину сироты.

— Сергеич, накажи комедиантам наготове быть, — обратился он к Матвееву. — Царевны на куколок поглядят.

Как птицы разом с места снимаются, когда вдруг после ненастья долгого солнышко выглянет, так радостно и Алексеевны со стульцев разгибных поднялись.

— И мы куколок поглядим! И мы…

Смеются, щебечут, словно птицы. Высокими каблучками постукивая, из палаты, где слепцы и старики столетние, выйти торопятся. А в другой палате рядом, под самым паникадилом, что с расписного свода на золоченых цепях спустилось, стоит уже наготове кто-то весь в белом, словно из двух холщовых мешков составленный: мешок вместо туловища и вместо головы — тоже мешок. Человек внутри под мешками, но ни он царевен, ни они его не видят.

Стали все кругом комедианта, а у него из верхнего мешка Петрушка как выпрыгнет! Бубенцами трясет, костяшками щелкает, своим петрушечьим голосом выкрикивает: