Царевны

И в дому своем у Алексея Михайловича есть на что порадоваться: добрая, умная, молодая жена-красавица, детки от нее малые, дочки-царевны от первой жены, от нее же и два царевича. Здоровьем слабоваты те, что от Милославской, зато сын от Нарышкиной всем взял. Богатырь духом и телом растет Петрушенька.

Утешен в дому своем Алексей Михайлович, а нападет минута горестная, и тяжко царь призадумается. А что, коли Господь века его государского не продлит? Что, коли не доживет он до той поры, пока Федор-наследник телом окрепнет? Да и окрепнет ли? На Иванушку царь не надеется. Телом и духом скорбен царевич. Что будет, ежели Федор совсем захиреет, а Петр в силу войти не успеет? С царством, Богом ему, государю, порученным, что тогда станется?

Тяжело царь задумывается, а от близких тревогу свою таит. Нет в этом деле возле него человека, чтобы все по истинной правде рассудил, — Милославские за Милославских стоят, Нарышкины к Нарышкиным тянут и Матвеев за ними. Пока жив Алексей Михайлович, дальше взглядов и недобрых слов никто не решится пойти… А ежели Господь дни царской жизни да прекратит? Подумать страшно, что тут поднимется! Утешает себя Алексей Михайлович, что не время еще ему о смерти думать. Пятидесяти царю не стукнуло. Жизни еще остается. Рассудок так говорит, а вещун-сердце другое выстукивает. Часто по ночам не спится царю.

Накануне дня, для комедийной потехи назначенного, когда все уже заснули, поднялся с постели своей Алексей Михайлович, в Крестовую прошел и молился там, пока души не успокоилась.

Наутро, во время обычное, едва свет забрезжился, он, как всегда, уже на ногах был. День молитвой начал, потом к обедне в собор Архангельский вместе с боярами ходил. Отслужить панихиду по своему государскому родителю ему захотелось. Царица в этот же день, по уговору с царем, в соборе Вознесенском панихиду над гробами цариц служила.

После обедни Алексей Михайлович, как всегда, с думными боярами дела вершил, потом пообедал и отдохнуть прилег. Потом к вечерне ходил, ужинал. За ужином семья собралась. Радовались все, что в Комедийную хоромину идут. С тем, что идут, из-за стола вышли, но когда Матвеев пришел сказать, что в хоромине все готово, понял Алексей Михайлович, что не под силу ему еще несколько часов на ногах пробыть.

— Что-то устал я, Сергеич. Как и быть мне, не знаю, — нерешительно проговорил он.

Не меньше царевен и Матвеев любимой потехи дожидался. Давно хотелось ему показать, под его руководством немчинами обученных, русских лицедеев. Но государское здоровье всего превыше ставил Артамон Сергеевич и сам стал уговаривать колебавшегося царя не ходить в хоромину комедийную.

— Разденься да пораньше спать ложись, царь-государь. Сном все недомоганье твое и пройдет.

Дал себя уговорить Алексей Михайлович. Приказал китайской травы-чаю запарить. В подарок трава эта ему царем монгольским с поклоном была послана, за лекарственную считалась, и государь ее «для здоровья» пил.

— Государыню об отмене сам сходи оповестить, друг мой сердечный. Не испугалась бы она. Накажи ей с Петрушенькой у меня побывать. Пускай своими глазами повидает, что нет недуга во мне настоящего. Так, видно, леность одолела…

Алексею Михайловичу сразу полегчало, как только он и постель лег. Неловко ему перед теми, кто из-за него осенний вечер в терему без потехи обещанной скоротает.

— Леденцов иноземных, тех, что через Архангельск морем присланы, прикажи, Сергеич, царевнам бо́льшим и ме́ньшим по теремам разослать. Скажи, что царь-батюшка гостинцы шлет, — наказал он уже вслед уходившему Матвееву.

Один царь остался.

Представляется ему уютный тихий вечер с женою и сыном-любимцем. Жалкими кажутся ему дочери и сестры-затворницы. Никогда ни одна из них не узнает счастья семейного. Одинокими, без мужа любимого, без детей свой путь безрадостный царевны от века свершают.

14

Намостила зима ледяных мостов, застудила грязь непролазную, снегом, словно скатертью белою, все застлала.

Пришли Филипповки. От дней постных, молитвенных, словно от снега чистого, прохладного, на людей тишиной пахнуло.

По московским улицам, бубенцами позванивая, литаврами громыхая, с песнями и гиканьем уже не мчались поезда свадебные. Гусляры и жалейщики, что по торгам поют, позапрятались. Позамолкли песни веселые. В тишине притихшего города слышнее церковный благовест раздается. Утром и вечером народ по церквам собирается.

Позатихло и во дворце государевом.

В Потешной палате органы и всякие «стременты музыкальные» на ключи позапирали. Даже у царевича Петра трехлетнего цимбальцы его, гусельки и шкатулочку с музыкой заводную в поставец припрятали. С кик шутихиных медь-шумиху поснимали, у дурок пестрые вошвы, змеями расшитые, до праздника в сундук убрали.

Последний веселый день перед заговеньем на славу и теремах вышел. Прасковьюшку-чернавушку, мастерицу золотную, в этот день с истопником повенчали. Царица свою любимицу, богатыми дарами одарив, сама к венцу благословила. Царевны на последнем ее девичнике почетными гостьями все до одной побывали. А на другой день после свадьбы все веселье словно под землю ушло.