Цари, святые, мифотворцы в средневековой Европе

Российские историки и литературоведы уделили «Вену Александрову» очень мало внимания. Решающую роль здесь сыграли не столько уже рано прозвучавшая критика Юрия Крижанича – притом не одной лишь «балканской» версии «Дара», но и «русской»[655], – и даже не скепсис В.Н. Татищева[656], сколько совершенно презрительный приговор Н.М. Карамзина, не захотевшего увидеть в «Грамоте Александра» ничего, кроме сказок, «сочиненных большею частию в XVII веке и внесенных невеждами в летописи»[657].

Тем не менее специалисты уже давно верно определили «Хронограф» как произведение, сыгравшее главную роль в распространении «Славянской привилегии Александра» в России[658], и справедливо отнесли текст С. Главинича к той же традиции[659]. Сам «Хронограф» возник в первой трети XVI в., но на протяжении последующих 200 лет неоднократно основательно перерабатывался. Сохранились сотни рукописей, содержащих как многочисленные варианты самого «Хронографа», так и разные исторические сочинения, возникшие на его основе (таких было особенно много во второй половине XVII в.). Это изобилие крайне затрудняет восстановление истории текста «Хронографа»[660]. Согласно мнению такого знатока, как А.Н. Попов (обсуждавшего этот вопрос еще в 1869 г.), «Грамота Александра» впервые появилась в составе «Хронографа» так называемой Третьей редакции[661], которая была создана не ранее 1620 г. и вряд ли после 1646 г. – во всяком случае, в царствование Михаила Федоровича[662]. Попала же она туда вместе с целым рядом других записей из упомянутой ранее «Хроники всего мира» Мартина Бельского. Дело в том, что эту «Хронику…» (правда, в издании не 1551 г., а только 1564 г.) перевели около 1570 г. на старобелорусский язык, а в 1584 г. и на русский[663]. Заимствование в русское историописание «басен» из хроники М. Бельского А.Н. Попов рассматривал как «порождение того вредного влияния исторической польской литературы, которое так сильно было у нас во второй половине 17 века»[664]. Более того, «русских вымыслов здесь нет, и вина за существующие падает на одних Польских хронистов»[665]. Он даже напечатал параллельно тексты «Грамоты Александра» из «Хронографа» Третьей редакции и «Хроники…» Бельского, чтобы показать, что русская версия почти идентична той, что присутствовала в польской историографии[666].

Однако русские исследователи до сих пор не обращали внимания на разницу между Текстом I и Текстом II, согласно классификации Ф. Пфистера. «Вено Александрово» из «Хронографа» Третьей редакции относилось, естественно, к Тексту I (поскольку этот же вариант был представлен в «Хронике…» М. Бельского). Вероятно, именно благодаря «Хронографу» Третьей редакции «Грамота Александра» (в варианте Текста I) и стала довольно широко известна в России. Нас, однако, интересует здесь судьба варианта, представленного Текстом II. Его появление тот же А.Н. Попов связывал только с редакцией «Хронографа» 1679 г.[667] Благодаря как запискам С. Главинича (бывшего в Москве в 1661–1662 гг.), так и критическому замечанию Ю. Крижанича (писавшего в Тобольске в 1663 г.) понятно, что эта «специфически русская» версия «Вена Александрова» присутствовала в «Хронографе» уже к началу 1660-х годов.

С. Главинич и А. Майер не могли прочитать «Славянскую привилегию» где бы то ни было еще, кроме «Хронографа», поскольку ко времени их визита в Москве вообще не было никаких иных исторических компиляций, которые можно было бы назвать «древними анналами», и при этом они содержали бы «Грамоту Александра» даже в версии Текста I, не говоря уже о Тексте II. Это означает, в свою очередь, что московиты оказались достаточно гостеприимны, чтобы предоставить императорским посланцам доступ к новому, недавно отредактированному историческому труду. Когда именно появилась эта версия «Хронографа», пока что остается только догадываться.

Все сказанное выше ведет к предположению, что неизвестный редактор «Хронографа», работавший в Москве примерно между 1646 и 1661 гг., помимо прочего, заменил «Вено Александрово» в варианте Текста I на новую версию в варианте Текста II. Был ли при этом он же сам и сочинителем Текста II, выяснить, разумеется, трудно, но кое-что свидетельствует скорее против этого предположения.