Царица амазонок

– Это храм Сотрясателя Земли, – пояснил Парис, проследив за взглядом Мирины. – Он всемогущий дядя бога Солнца. И здесь он живет, когда не вспенивает океан. – Парис махнул рукой в сторону синего водного простора, видного через стены цитадели. – Но идем, я вижу, отец уже ждет. Похоже, мы сможем поговорить с ним, не пробуждая громкое эхо и стоны жрецов, ждущих светопреставления…

Только теперь Мирина заметила группу людей по другую сторону двора и рядом с ними – прекрасного гнедого жеребца. Когда они с Парисом направили своих коней к этой группе, а Эней и сестры Мирины последовали за ними, она увидела пожилого мужчину с тростью; он заглядывал в зубы жеребцу и явно желал увидеть покупку в действии.

Спешившись, Парис подошел к другому мужчине, стоявшему в стороне, и почтительно заговорил с ним. Но поскольку мужчина был одет в нечто совершенно непримечательное, Мирине и в голову не пришло, что это и есть прославленный царь Приам, пока тот не протянул руку Парису. Парис, следуя обычаю, поцеловал кольцо, и только после этого – как догадалась Мирина – принялся что-то объяснять насчет женщин, которых он привез ко двору. Он успел сказать не слишком много, а безмятежный взгляд царя уже превратился в прищур.

Мирина давно и старательно готовилась к этому моменту и все же обнаружила, что съежилась под пристальным взглядом царя Приама, когда тот посмотрел сначала на нее, а потом на ее сестер. Хотя отец и сын были похожи сложением, а волосы царя едва начали седеть, его глаза могли бы принадлежать самому старому человеку в мире.

– Идем, любовь моя… – Парис помог Мирине спешиться и подвел ее к неулыбчивому царю, а потом глубоко вздохнул и расправил плечи. – Отец, это моя жена. Ее зовут Мирина.

Лицо царя Приама могло быть в равной мере высечено из камня, потому что оно было совершенно неподвижным, не отражая ни гнева, ни радости. На какое-то мгновение Мирине даже показалось, что Парис ошибался, предполагая, что его отец без труда перейдет на язык Эфеса, – может быть, на самом деле он и не понял, что сказал его сын… Но она не успела еще додумать эту мысль до конца, когда царь ответил Парису именно на этом языке без малейшего акцента:

– Это действительно так?

Мирина почувствовала, как пальцы Париса крепко сжали ее руку.

– Да.

– А ты что скажешь? – Царь Приам повернулся к Мирине. – Ты его жена?

Мирина кивнула, потому что у нее не хватило дыхания, чтобы ответить словами.

– Говори! – Царь, похоже, не склонен был смягчаться. – Ты его жена?

Мирина подавила страх:

– Да.

И тогда наконец царь Приам кивнул Парису:

– Пусть будет так. Может быть, Сотрясатель Земли – и твоя мать! – одобрят этот союз. Я пойду и предупрежу ее. – С этими словами царь Приам развернулся и ушел прочь, оставив не только Мирину, но и ее сестер и Энея в полном замешательстве.

– Отлично, – сказал Парис, обращаясь ко всем женщинам сразу, и его улыбка разогнала их неловкую растерянность. – Добро пожаловать в дом моего отца! Эней позаботится о том, чтобы вас устроили как можно лучше, а мы с Мириной должны сделать то, что должны… И тут вам не стоит нам завидовать.

Царица вовсе не пребывала в своих покоях в окружении дам и музыкантов и не удалилась в свои личные апартаменты, чтобы в уединении принять ванну, как могла предположить Мирина. Когда они с Парисом наконец нашли ее, царица стояла на коленях в святилище без окон перед маленьким алтарем, сплошь заставленным восковыми свечами и крошечными фигурками.

Подождав немного, чтобы не прерывать ее, Парис наклонился вперед и коснулся ее плеча:

– Мама…

Мирина услышала судорожный вздох, потом царица всхлипнула… И тут же поднялась с низенькой скамеечки, на которой стояла коленями, непрерывно что-то бормоча. Нервно гладя волосы сына дрожащими руками, она снова и снова целовала его, не желая выпускать из своих объятий, и то, что шептал ей Парис, как всегда спокойный и терпеливый, казалось, лишь сильнее ее взволновало.

Мирина отступила назад, ей хотелось убежать и где-нибудь спрятаться. Она ожидала гнева и обвинений, но никак не слез. И казалось, что есть нечто неправильное в том, что она стала свидетельницей столь личных чувств; как ей после этого взглянуть в глаза царице? Мирина даже рассердилась на Париса за то, что он позволил ей присутствовать при столь интимном моменте, но вскоре поняла, что Парис и сам был потрясен силой материнского горя.

– Прошу, мама, – произнес он на языке Эфеса. – Когда ты узнаешь Мирину лучше, ты поймешь…