Царица Аталья

– Боюсь, дело здесь иное. Как неведомо, кто наслал засуху, так и не доказано, что Изевель убивала пророков. Уж коли ретивые твои книжники не справились с желанным доказательством, то навряд ли обвинения против матери верны. Святые письмена разумеют под мерой за меру уничтожение вторым преступлением первого и самого себя. А если не было первого, то нам остается просто преступление, не так ли, мудрейший Одед? Добавлю, что нелепо искать, который из тяжущихся наносить обиды начал первым – то безнадежная для здравого ума задача, темный тупик.

Первосвященник уж пожалел о том, что перевел в рискованное русло спорных мнений столь благоприятно и общесогласно завершавшийся разговор о добрых деяниях Иошафата. Поддержание духовного приоритета требовало оставить последнее слово за собой. “Не торопись, Аталья, – изрек Одед, – правда из земли произрастет. Но чтобы семени пустить побег – время требуется!”

Одед придал лицу значительное выражение, произнес слово прощания и с достоинством вышел. Муж Йорам почтительно смотрел ему вслед. Сын Ахазья с восхищением глядел на мать.

Глава 7 Заря грядущего

1

Привычным занятием молодой женщины Атальи были размышления о любви, неизбежно ведущие к раздумьям о двуногих тварях. Не все свои создания Господь наделил талантом вбирать в себя или отдавать ближнему эту невразумительную ипостась души, то бишь любовь. А о чем и о ком еще думать супруге наследника царского трона, обладательнице острого ума, не имеющей близких ей статусом товарок и окруженной властолюбивыми и алчными мужчинами, каждый из которых монарх либо в настоящем, либо в будущем? В одиночестве ты сам себе компания честная, а споткнешься – и поддержать некому!

Аталья то вспоминала благостное детство в Шомроне, то перебирала события иерусалимской молодости. Она не могла не признаться самой себе, что с годами поблек дарованный ей Богом талант. Ребенком она любила отца, мать, братьев. Теперь же охладела к родне. И только обвинения против Ахава и Изевели воскрешали былые чувства. Кровная солидарность с беспристрастием не дружна.

Жених Йорам не завладел воображением юной девы, а дни и ночи супружества не добавили огня. Аталья пришла к заключению, что нрав ее холоден, но беды в этом не видела. “Все-таки на двоих моей любви хватает – на меня саму и на сына Ахазью!” – говорила она себе.

В последние год-два она заметила в душе странные шорохи. Аталья привязалась к Иудее, новой своей родине. Ей стали небезразличны землепашцы и пастухи, купцы и разбойники, ручьи и поля, башни и стены, бедность и злоба. “Да разве можно любить или не любить царство? – смеялась она над собой, – земля и обитатели ее – это ведь не дом родной, не семья, не мать с отцом. Если кто приголубит – не верь лицемерию, ибо чужие все. Любовь, коли случится, то меж людьми, а не возникнет у человека к горам, лугам или озерам. Как это скучно – отчизнолюбие! Да и что сердцу до того, в каком оно краю стучит – везде воздух свеж, чтоб дышать, и солнце восходит светить и греть!” Дабы примирить хотение улучшений в Иудее с нелепой мыслью о любви к стране, она объяснила себе диковинное чувство понятными мечтами – украсить бытие, умножить негу, превзойти равных.

Хоть Аталья и частенько вспоминала свое невеликое годами прошлое, но природный дар рациональности неизменно поворачивал ее взгляд в сторону будущего. Чтобы преуспеть или по крайности уцелеть, следует приготовляться как к реальному, так и к невозможному. Слишком часто гибнут цари, и меняется власть. Победы и крушения, пиры и голод, пышность и скудость, грабежи, коварство, измены, покушения, месть, кровь – борзые кони перемен. Аталья придумывала себе место и путь к нему в грядущем мире. Раз даже помыслила себя царицей и содрогнулась – чтоб ей взойти на трон Иудеи, любимый сын Ахазья, законный наследник короны, должен умереть раньше ее самой! “О, нет, этого не надо!” – с испугом отвергла она жестокое вероятие.

Аталья заметила, что жизнь ее течет неровно: доброе время сменяется худым, и вновь наступает перемена к лучшему, и так далее. Словно чередуются темные и светлые полосы на тигриной шкуре. Вслед за светлым детством явилось немилое сватовство, потом пришла радость рождения Ахазьи, материнское счастье омрачилось равнодушием мужа Йорама, но отрада сыновних успехов превзошла печаль пресного супружества, а горечь в сердце по смерти отца сменилась сладким ожиданием золота страны Офир.

“Выходит, сейчас шагаю я поперек светлой полосы, – рассуждала Аталья, – стало быть, неизбежно вступлю на темную – ведь не переменит тигр шкуры своей. Слыхала подобное от Одеда, а он ссылался на кого-то из своих”. Аталья не хотела выглядеть в собственных глазах ученицей первосвященника, но пришедшие ей на ум слова его беспокоили душу.

2