Царица иудейская

Сперва повстанцы смотрели на доставленные мешки подозрительно, словно опасались, что там может быть какая-то отрава или свинина, или подобная гадость, которая может заставить их преждевременно покинуть этот мир, не дождавшись всех вожделенных побед. Миролюбцы, видя нерешительность Маккавеев, совершили кульбит, который никто, включая их самих, от них не ожидал: они снова завладели несколькими мешками и, чтобы доказать их абсолютную безвредность, устроили пиршество, на которое пригласили всех пятерых братьев Маккавеев с женами и детьми. Маккавея-отца, конечно, пригласили тоже, но он не смог прийти, так как слишком ослабел и готовился к встрече со своим Создателем, которого он все больше одолевал вопросами о предстоящих боях. В нем еще оставалось достаточно внутренней силы, чтобы формулировать вопросы, и терпения, чтобы дожидаться ответов, и, когда он наконец получил ответ на свой вопрос относительно исхода битвы при Нахаль-эль-Харамия, он позвал к себе своего сына Иехуду.

– Извлеки меч из тела Аполлония, – прошептал он.

Аполлоний, правитель Самарии, был первым, кому суждено было пасть в еще не состоявшейся битве, и ответ, который получил Матафия от Создателя, предопределил его конец.

– Владей этим мечом, пока твоя смерть не придет за тобой, – повелел он и добавил: – Владей им достойно, и удача будет сопутствовать тебе.

– Да, отец, – сказал Иехуда, поднося к губам край отцовского одеяния.

Эти слова были последними, которые слышал Матафия из рода Хасмонеев. Хотя в начале битвы его тело еще было живо, дух уже покинул его.

Алехандро

Он ведь Профессор и поэтому знает то, что мне, с моим ограниченным умом ручного террориста, знать не полагается. Да не террорист я! – так и подмывает меня сказать, но я держу язык за зубами, так как не хочу, чтобы Профессор подумал, что мой ум ограничен настолько, насколько он считает, и еще я не хочу отказываться от своей мечты о грин-карте, хотя понятия не имею, как он ее для меня добудет по своим так называемым каналам. И что это за каналы? Я хочу задать ему вопрос, но это запретный вопрос, потому что он может прозвучать так, как если бы я в нем сомневался, а сомнение тоже под запретом. Мой Профессор не просто какой-нибудь профессор из тех, что в любом американском колледже пруд пруди. Номинально его специализацией является арабский язык и литература, но на самом деле он профессор в области, которую именует «Сопредельными Идеями», так как, по его словам, все – литература, искусство, политика – смыкается в одно и к одному ведет. «К одному чему?» – хочется мне спросить на моем родном языке, который он так хорошо понимает, но я не решаюсь прервать мыслительный процесс Профессора не только потому, что заранее знаю, что он скажет – все то же самое про незначительную личность вроде меня, неспособную оценить то, что он называет мощью своего интеллекта, – но больше потому, что я опасаюсь его гнева, который может выйти за рамки обычного всплеска раздражения без последствий для жалкого бедолаги, его вызвавшего, и который, как он считает, свидетельствует о том, что он гораздо больше, чем просто ученый. На самом деле, по его словам, он – один из тех вершителей судеб и событий, которые стоят за сценой в непритязательном обличье, но без ведома или прямого участия в принятии решений которых не обходится ни одно событие в мире, достаточно важное, чтобы быть известным человеку с улицы. Вот оно. Опять это определение. Человек с улицы. Ручной террорист. Несчастный изгой, изъясняющийся, несмотря на все свое образование, на ломаном английском, мечтающий о бумажке, известной всем как грин-карта. У него для меня много определений, и он называет меня то так, то этак, и, хотя, насколько я себя знаю, ни одно из этих определений мне не подходит, я не мешаю ему считать, что он знает меня лучше, чем кто бы то ни было. Лучше, чем я сам себя знаю. Но я не хочу раздражать Профессора. Не хочу, чтобы у него возникло подозрение, что меня не переполняет радость, когда меня называют ручным террористом или бравым боевиком, или человеком с улицы. И дело не только в том, что моя грин-карта зависит от его так называемых каналов, но и в том, что бывают моменты, когда он действительно вызывает у меня чувство уважения. Но иногда он говорит о своих коллегах по работе так, что мне начинает казаться, что он сам просто мелкая завистливая сошка. Он называет их кафедральными крысами, мышами на бессрочном контракте, научными ничтожествами и еще как-то, уже не помню. Они крадут его идеи, говорит он, но никогда не дадут ему этот самый бессрочный контракт, потому что в глубине своих мелких душ и куцых мозгов знают, чего он стоит, и что для него думать – значит действовать, а не заниматься академической болтовней. Вот отчего они меня боятся, говорит он с таким видом, которого и я бы испугался, если бы не знал, что нужен ему не меньше, чем он мне.

– Ну, теперь, когда ты почитал ее «Хасмонейскую хронику», ты хоть понял, почему ты не должен обмануть ожидания своего народа?