Царица поверженная

Голубое, голубое, голубое – сверкающее, отливающее сочным цветом сапфиров – таким было море вокруг Эфеса. По его волнам шел мой флот. В водах, дробясь, отражались высокие мачты, отражения позолоты на корме и бронзы таранов добавляли блеска поверхности моря. Подобно армии, в составе которой есть и простые пехотинцы, и военачальники высших рангов, мой флот включал в себя самые разные суда: от гигантского флагмана «Антония» (а как же иначе его назвать?) до либурнийских галер, весельные порты которых едва поднимались над водой. Мы ничего не упустили: в состав моего флота входили корабли всех существовавших типов и размеров. Я не могла полагаться на волю случая: мы должны взять верх при любых обстоятельствах. Море и корабли – снова они приобретали в моей жизни особое значение. Снова, как бывало раньше, на корабле плыла не только я сама, но и мое будущее, моя судьба.

У меня было две сотни судов, а Антоний набрал отовсюду еще больше. То были остатки старого флота Секста, семьдесят кораблей, возвращенных Октавианом, корабли с Родоса и Крита и римские эскадры, базировавшиеся у Кипра.

– Этот флот – самый большой из всех, когда-либо выходивших в море! – воскликнул Антоний в изумлении, прикрыл глаза ладонью и оглядел со стены стоявшие на рейде бесчисленные суда.

– А не использовать ли его нам, чтобы напасть на Рим внезапно, пока Октавиан в отлучке?

Мне такая возможность казалась идеальной. Рим оставался без защиты, его предполагаемый владыка находился далеко, в Иллирии, а народ все еще не определился со своими предпочтениями. Сторонников у Антония хватало, и высадись он в Италии во главе большой армии…

– Нет, – решительно ответил Антоний. – Судоходный сезон закончился.

– Но корабли плавают даже зимой. Плавают и достигают своих целей. Ради столь великой награды можно и рискнуть, не так ли? Дело того стоит.

Казалось, Рим – как сочное красное яблоко, тяжело свисавшее с ветки, – лишь дожидался смелой руки, которая сорвет его.

– А как я оправдаю вторжение? – спросил Антоний. – Война пока не объявлена.

– А кому решать, когда объявлять войну? Тебе или Октавиану?

– Мои войска еще не собрались, – сказал он. – Канидий с шестнадцатью легионами пока не прибыл, еще семь я ожидаю из Македонии. Подвластные цари направляются сюда, но когда еще доберутся. Сейчас у меня под рукой слишком мало сил.

– А ты не можешь отправить послание к Канидию, чтобы он поторопился? Или выслать лучшие легионы вперед.

– Торопливость тут едва ли уместна. Корабли тоже прибыли далеко не все.

– Ты должен сделать своими союзниками быстроту и внезапность. Тогда удар малыми силами будет победоносным.

Я нутром чуяла, что успех рядом, что судьба преподносит нам подарок. От нас только и требуется, что взять его.

Но Антоний покачал головой:

– Я не могу вторгнуться в Италию с иностранными судами и солдатами. Вся страна объединится против нас.

– На самом деле ты хочешь сказать, что не можешь вторгнуться в Италию, имея в союзниках меня.

– Да. Именно это я и хотел сказать. Этого не потерпят – нет, никогда. Если только ты не согласишься остаться позади…

– Это невозможно. Мне нужно появиться там с самого начала, иначе во мне всегда будут видеть узурпатора.

Я не могла произнести главного: если меня там не будет, Октавиану не составит труда уговорить Антония, пусть он хоть сто раз победит, принять такое соглашение, что для меня в нем не останется места. Это уже случалось. Я ненавидела себя за недоверие к мужу, но, увы, ему, в отличие от меня, свойственна излишняя доверчивость, а Октавиан умел убеждать, как никто другой.

– В тебе в любом случае будут видеть захватчицу, – печально промолвил он.

– Потом люди, возможно, сочтут меня более приемлемой, – сказала я. – Мне ведь довелось пожить в Риме довольно долго, и не припоминаю, чтобы это вызывало особое отторжение. Пальцем на меня не показывали, никто и не заикался о том, что я иностранка. Они знали, что я более цивилизованна и культурна, чем они. Даже Гораций и Вергилий не стеснялись заходить ко мне с визитами. И они снова поведут себя так же, вот увидишь. Для этого требуется одно – победа.

– Мы победим, – упорствовал он, – но я должен подождать, пока Октавиан первый пойдет против меня. Он должен выступить как агрессор. Мы отрежем его от баз снабжения, и чем дальше, тем слабее он будет становиться. Его уязвимость коренится в его бедности. Он не может заплатить своим войскам, так что его армия очень скоро развалится сама по себе. Он отчаянно нуждается в деньгах, ему придется распустить иллирийские легионы и обеспечивать ведение войны пустой казной. А война в далеких краях – весьма дорогостоящее предприятие. Не исключено, что одна лишь переброска войск, не говоря о пропитании и экипировке, истощит его возможности. Что чревато бунтами в армии и беспорядками дома.

Спору нет, звучало все здраво и рассудительно. Правда, Октавиан умел находить вдохновенные и скорые решения, благодаря которым выигрывал время.

– И как далеко ты собираешься его заманить? Я бы не хотела, чтобы он оказался в Египте.