Царица поверженная

— А сейчас… — Он подал знак двоим слугам, которые вытащили на видное место тяжелый сундук и открыли крышку. — Прощальные подарки. Я опустошил трюм нашего казначейского корабля, чтобы расплатиться с вами золотом и серебром за службу и позаботиться о вашем будущем.

Он забрал деньги из казны? Не спросив меня?

Я воззрилась на него в изумлении.

Многие поначалу качали головами и отказывались, но Антоний настаивал, убеждал, и они сдались. Кто в здравом уме отвергнет золото, которое ему почти навязывают? Некоторые плакали, и я решила, что за это не жалко денег. Для Антония было важно сохранить честь в глазах соратников.

В ту ночь он наконец пришел в мою — нашу! — каюту. Он сложил с себя обязанности командующего, благородно попрощался с союзниками. Теперь он должен сбросить все, что еще оставалось, и приготовиться к лежащему впереди долгому пути.

Антоний перестал притворяться бодрым, что успешно делал в присутствии гостей, и теперь выглядел серьезным и покорившимся судьбе.

— Я изгнанник, — заявил он. — Мне негде приклонить голову, разве что бежать в страну моей жены и просить у нее убежища. — Он опустился на краешек моей кровати, заскрипевшей под его весом. — Я римлянин, выброшенный с римских берегов.

Меня это измучило, у меня не осталось слов утешения.

— Ложись в постель, — только и сказала я.

— Я больше не предводитель римлян. Но человеком Востока, как ты назвала меня, я тоже по-настоящему так и не стал. Отрезанный ломоть для Рима, везде чужой.

Он говорил это, развязывая сандалии, наклонившись так низко, что мне трудно было разбирать слова. Потом он медленно, без посторонней помощи — после поражения он перестал пользоваться услугами Эроса — снял официальное облачение, лег, вытянулся и уставился в потолок.

Меня это возмутило.

— Может быть, ты забыл про Канидия и пятьдесят тысяч солдат?

Нам докладывали, что Канидий начал отводить армию в Азию.

— И про пять легионов в Киренаике, три в Сирии? Если за человеком следует столько римлян, кто он, если не их предводитель?

Ответом на мои слова был долгий тяжкий вздох.

Антоний был очень измотан и заснул почти мгновенно. К моему облегчению, впервые за долгое время он находился под моим присмотром. Я подозревала, что он может последовать примеру Катона, Брута или Кассия. Его выступление перед гостями меня не успокоило, но хотя бы этой ночью можно было не волноваться.

Сон был для него величайшим благом, истерзанный дух Антония отчаянно нуждался в отдыхе. Хотелось верить, что боги ниспошлют ему хотя бы недолгое забвение, однако посреди ночи нас разбудили.

В лагерь прибыл Канидий.

— Зови его сюда.

Я накинула на себя первое, что подвернулось под руку, и помогла одеться Антонию. Было очевидно, что случилось нечто ужасное — ведь мы предполагали, что Канидий находится очень далеко, во главе армии.

Что ж, выслушаем его. Пусть на наши головы обрушатся все невзгоды разом.

Антоний с трудом встал на ноги, держась за опору шатра. Его внезапно вырвали из глубокого сна, и он еще не совсем пришел в себя.

Канидий вошел в палатку с фонарем в руках. Волосы его были всклокочены, лицо покрыто потом и пылью.

— Прости меня, император! — воскликнул он, падая на колени.

— Прощаю, что бы ни случилось, — промолвил Антоний, коснувшись его макушки.

Он подал Канидию руку и помог подняться.

— Армия сдалась Октавиану, — объявил без предисловий Канидий. — Я бежал, спасая жизнь.

— Потери большие? — спросил Антоний, мысленно готовый к тому, что в копилку его вины добавятся новые горы трупов.

Канидий покачал головой.

— Потерь нет.

— Что? — не понял Антоний.

— Никаких потерь. Сражения не было. Мы успели немного продвинуться в направлении Фракии, когда от Октавиана прибыли парламентеры с предложением сдаться. Солдаты, в первую очередь центурионы, прекрасно понимали, что битва Октавиану не нужна, а значит, они могут договориться на выгодных условиях. Торговались они умело, утерли бы нос любому купцу. Под конец центурионы выжали из Октавиана обещание сохранить шесть вошедших в историю легионов, таких как пятый Alaudae[12] и шестой Ferrata.[13]

Услышав эти прославленные названия, Антоний взвыл, как раненый зверь:

— Нет! Нет!

— Остальные будут расформированы, воины войдут в состав других легионов в обычном порядке, — закончил Канидий. — При этом все положенные льготы за ними сохраняются и землю по выслуге они получат в Италии.

Антоний, не слушая его дальше, повернулся ко мне.

— Да, это именно то, что им нужно. Вспомни раненого ветерана — тогда, после Парфии, когда мы совершали обход. Он еще говорил, что хочет получить участок в Италии, а не где-то за границей. Старый служака… О боги, неужели и он пал при Актии? Не взойди он на борт одного из моих кораблей, теперь он получил бы землю, о которой мечтал!

С этими словами Антоний упал на кровать, бия себя в грудь.

Канидий посмотрел на меня, глаза его расширились.

— Он ведет себя так с самой битвы, — сказала я. — Не удивляйся и не тревожься.

Канидий, однако, не мог не встревожиться.

— Госпожа, — сказал он, — это самое печальное зрелище, какое мне выпало видеть за всю войну.

Наконец Антоний сел и утер слезы.