Царица Шаммурамат. Полёт голубки

Храм Иштар, Дарующей воду, восстанавливался после разбоя ассирийцев; посадили саженцы пальмы на месте сгоревшей рощи, очистили храмовый источник, наново выкрасили стены и статуи богини, усыпали двор перед зиккуратом миртовыми ветками. Нухар и святилище для паломников окурили ладаном, а жрицы, прошедшие обряды очищения, казались в своих новых пёстрых одеждах охапками распускающихся цветов. Чувствовалось, что порядок в храме восстановлен, что началась новая жизнь; даже в воздухе, казалось, было разлито умиротворение.

Из покоев, когда-то принадлежавших Япхатум, а теперь ставших жилищем новой сангу, вышли две женщины. Одна из них, облачённая в балахон, расшитый красными цветами по зелёному фону, ступала степенно, с гордо поднятой головой, и, казалось, едва ли слушала свою спутницу. А та говорила приглушённым голосом, и вид у неё был встревоженный.

— Ассирийский царь велел собирать налоги во всех покорённых землях, только в Аккаде он их в этот раз удвоил. Наибольший спрос, конечно же, с храмовых хозяйств — как самых процветающих и доходных. К тому же, из-за бунтов жителей аккадских городов налоги отправился собирать сам царский казначей, а не его посланник, как это было прежде. Говорят, его сопровождает по меньшей мере сотня отборных вооружённых до зубов гвардейцев. Скоро они доберутся и до нас. Я беспокоюсь за тебя, Ану-син… Храмовая казна наполнится не за одну и даже не за три недели. Чем ты, сангу храма, собираешься платить царскому сборщику налогов?

— Будь моя воля, я не дала бы ему ни сикля, — нахмурилась Ану-син. — Нин, царь Ассирии, не наш повелитель. Несколько лет назад — ещё до моего рождения — его воины вторглись в Аккад, разрушили Баб-или, уничтожили статуи Бэла-Мардука, покровителя и защитника города и всех аккадцев.

— Я разделяю твой гнев, — кивнула жрица. И тут же поучительно заметила: — Но не бывает царя без налогов, признаём мы его своим повелителем или нет. Пока в Аккаде нет своего царя, мы вынуждены подчиняться ассирийскому. И я снова спрашиваю тебя: что ты скажешь царскому чиновнику, когда он со своими людьми появится в храме Иштар, Дарующей воду?

— Я уже думала об этом, Сидури, — начала отвечать Ану-син, замедлив шаг. — Думала о том, как сделать, чтобы не только залатать дыры в разграбленной ассирийцами казне, но и заполнить её доверху звенящим серебром. И, знаешь, дерзкая мысль поселилась в моей голове. Вот только…

— Только — что? — насторожилась Сидури: с некоторых пор жрица Ишхары разделяла все заботы своей подопечной, которой она стала единственной подругой.

Ану-син остановилась и, глядя куда-то вдаль задумчивым взглядом, с сомнением в голосе произнесла:

— Боюсь, что эн Илшу не одобрит мой замысел.

— Расскажи мне о том, что ты придумала, — подбодрила её Сидури, — а я помогу тебе уговорить старика. Он сейчас особенно податлив и вряд ли сумеет устоять против нас двоих.

Ответив на замечание жрицы смутной улыбкой, Ану-син повернула голову и пристально посмотрела ей в глаза. Что ж, сказала себе девушка, если она и может кому-то довериться, то, пожалуй, только Сидури.

— Когда-то, — заговорила она негромким голосом, — всем паломникам было доступно слушать гимны в честь Иштар, которые посвящённые жрицы распевали у них на виду с вершины зиккурата. Прихожане собирались во дворе перед храмом и наслаждались пением, приходили во время праздников и богослужений и снова слушали чарующее слух пение жриц. Но однажды им предложили поступать иначе: перед входом в храм появилась чаша с надписью: «Пожертвования на хор», и редко кто из прихожан проходил мимо этой чаши, не опустив туда хотя бы одну монету. Со временем они привыкли делать пожертвования и даже осуждали тех, кто безвозмездно слушал пение храмового хора. Разве не справедливо, говорили они, вознаграждать поющих жриц за их удивительный дар? Разве не в этом их служение богине? И разве ж не замолвят жрицы в своих молитвах слово перед богиней за того, кто был щедр в пожертвованиях хору?.. Эн Илшу назвал Япхатум, да будет успокоение её этемму, талантливой сангу, и он, конечно же, прав. Именно из этой хитрой уловки Япхатум с пожертвованиями на хор и родился мой замысел…

Ану-син помолчала, прежде чем продолжить:

— Вот послушай. Когда в праздники в честь Иштар кадишту отдаются мужчинам-паломникам, это называют священным жертвоприношением. Акт любви угоден богине, покровительствущей любви. Но отчего бы эту дань, которая считается религиозным ритуалом, не использовать в интересах храма?

— Постой, Ану-син! — Сидури вскинула руку; её подрисованные удлинённые к вискам брови от удивления поползли вверх. — Ты предлагаешь священные жертвоприношения превратить в… в торговлю?