Царизм накануне свержения

Разуверить царскую чету в этой слепой и попросту глупой вере не могли никакие факты, никакие предостережения самых преданных и пользующихся их доверием людей. Даже когда до революции оставались считанные дни и земля горела под ногами, Николай II и его супруга считали, что все ошибаются, все обой­дется, потому что народ и армия за них. Они считали, свиде­тельствует Спиридович, что против государя и режима идут только Гос[ударственная] дума, интеллигенция, но что весь простой народ горой стоит за государя и что, самое главное, за государя горой стоит его армия с высшим командным соста­вом» ³‘\

Флигель-адъютант царя А. А. Мордвинов следующим образом передает настроение своего высокого патрона. Ему предъявляли требования от имени всенародных избранников, а «он чувствовал, что две трети его подданных об этих требованиях не только мало знают, их не понимают, но и всякое уменьшение его власти будут считать преступлением по отношению к нему и к народу» ³⁶.

Естественно, у всех этих свидетелей должен был возникнуть вопрос о причинах столь безоглядного упорства.

Идея о неограниченности царской власти, по мнению Гурко, была внушена царю Д. С. Сипягиным и князем В. П. Мещерским. Первый, указывал Гурко, отличался ограниченностью, второй— «раболепной подлостью» ³⁷. Помимо традиционного воспитания в духе уваровской формулы «народной» ориентации царя способ­ствовали и унаследованное им от своего предка Александра I «византийство», связанное с недоверием к ближайшему окруже­нию — великокняжеской и правительственно-бюрократической среде, и обусловленный этим недоверием курс на самоизоляцию, замыкание в узком кругу пользующихся доверТщм^лйцтСледствй'е'м этого явилось стремление найти опору в «преданных» народных массах.

Но был еще один родник, из которого царь черпал свою уверенность в «народной любви»,— «Союз русского народа». После издания манифеста 17 октября Николай II лично при­нимал депутации черносотенных организаций, в частности пресловутого А. И. Дубровина — главаря «Союза». Даже, по мнению Мосолова, это было «несчастьем для России». На указание министра двора В. Б. Фредерикса о недопустимости таких приемов, компрометирующих царскую власть, царь отвечал:

«Неужели я не могу интересоваться тем, что думают и говорят преданные мне лица о моем управлении государством?» ³⁸

Подлинный ответ о причине нелепых заблуждений царской четы кроется в полной изолированности от народа не только царя и царицы, но и режима в целом. Так было и до Николая II. Но в описываемое время разрыв между режимом и народом достиг максимального предела. «Существование в заколдованном кругу, куда лишь с трудом и смутно проникают те течения мыс­ли, которые в данное время захватывают и направляют народ­ную волю»³⁹, по удачному выражению Гурко, при Николае II достигло критической точки, и личные свойства царской четы в развитии этого процесса не играли и не могли играть решающей роли.

Уже отмечалось полное несоответствие личных качеств, мировоззрения и окружения царской четы задачам, решать ко­торые обязывало положение верховной власти. Но, может быть, парадокс решался проще: не столь уж велико было влияние «великолепной четверки» на государственные дела и машина катилась сама собой? И современники, и исследователи дают на этот вопрос прямо противоположные ответы.

Так, Воейков писал: «Можно думать, что государыня под влиянием Распутина распоряжалась всеми назначениями и разре­шала важные государственные вопросы. На самом же деле это было далеко не так, если судить по результатам, число лиц, кандидатуры которых поддерживала императрица, было прямо ничтожно». Молва, «будто бы Распутин проводит назначения через Царское Село», так же была беспочвенна: «фактически же все сводилось к его личным отношениям с министрами, ничего общего с императрицей не имевшим»⁴⁰.

В том же духе свидетельствовал и Мордвинов: «Он (царь.— А. А.) соглашался только с теми мнениями (царицы.—А. А.), которые не противоречили его собственным». Правда, мнения часто совпадали, но это было именно совпадения, а не подчинен­ность ⁴¹.

В какой-то мере пытался реабилитировать царя и Гурко: «Расстаться с ней он и мысли не допускал, а потому молча, порой, стиснув зубы, выносил ее гнет, выйти из-под которого он, однако, неоднократно стремился». Тем не менее абсолютного подчинения никогда не было и «быть может, никогда за всю свою женатую жизнь не приложил он столько усилий к отстаиванию собственных намерений, как именно в последний год царство­вания» ⁴².