Царизм накануне свержения

В день отъезда в ставку Горемыкин сказал Яхонтову, что, пока жив, он будет «бороться за неприкосновенность царской власти». Сперва надо довести войну до конца, а потом уже за­ниматься реформами. Вернулся Горемыкин из ставки 1 сентября с указом распустить Думу на осенние вакации не позже 3 сентября. Министрам было приказано оставаться на своих местах. Когда позволит обстановка на фронте, царь вызовет правительство к себе и все разберет.

К началу заседания (2 сентября) министры, свидетельствует далее Яхонтов, по-видимому, уже были осведомлены о резуль­татах поездки, что явно отразилось на их настроениях и сужде­ниях. «Кризис вскрылся, нервность страшная. Много приходи­лось мне видеть Совет министров в неофицальной обстановке, но ничего подобного никогда в заседаниях не происходило. Осо­бенно волновался С. Д. Сазонов... Когда И. Л. Горемыкин, закрыв заседание, выходил из зала, министр иностранных дел заявил: „Я не хочу с этим безумцем прощаться и подавать ему руку“. В пе­редней Сазонов истерически воскликнул: „Он сумасшедший, этот старик¹*». Поливанов держал себя в отношении председателя «совершенно неприлично». У Кривошеина вид «безнадежно груст­ный и встревоженный». В таком же состоянии — Игнатьев и Харитонов.

В прениях снова всплыл рабочий вопрос. Стоило Горемыкину повторить свой излюбленный тезис: «Все это одно только запу­гивание, ничего не будет», Щербатов, не скрывая раздражения, воскликнул: «У департамента полиции далеко не столь успокои­тельные сведения, как у вашего высокопревосходительства. Пока­зания агентуры единогласно сводятся к тому, что рабочее движе-

ние должно развиться в угрожающих размерах для государст­венной безопасности». Его поддержал полный отчаяния Сазонов: «Куда же нас и всю Россию ведут!»

Горемыкин оставался непробиваемым. Все высказанное в Со­вете министров он доложил царю. «Весь вопрос о том, как Вы до­кладывали государю наши мнения»,— заметил Поливанов. И тут же получил ответ: «Так, как следовало». .

Заговорил Кривошеин. «Все наши сегодняшние суждения, обратился он к Горемыкину,— с полной очевидностью обнару­живают, что за последнее время между Вами, Иван Логгинович, и большинством Совета министров разница в оценке положения и во взглядах на направление политики еще более углубилась... простите мне один вопрос: как Вы решаетесь действовать, когда представители исполнительной власти убеждены в необходимости иных средств, когда весь правительственный механизм в Ваших руках оппозиционен, когда и внешние и внутренние события становятся с каждым днем все более грозными?»

Горемыкин стоял на своем: «Свой долг перед государем импе­ратором я исполню до конца, с каким бы противодействием и несочувствиями мне ни пришлось сталкиваться. Я все доложил его величеству и просил заменить меня более современным дея­телем. Но высочайшее повеление последовало, а оно в моем по­нимании закон. Что будет дальше? Государь император сказал, что он приедет лично и все разберет». Отверг премьер и предло­жение Поливанова смягчить роспуск Думы, выступив с благо­желательным правительственным заявлением. «Бесплодно и несвоевременно... Вопрос исчерпан. Высочайшее повеление не может быть критикуемым в Совете министров. Объявляю за­седание закрытым» . Горемыкин встал и вышел из зала.

На этом закончились секретные заседания Совета министров.

Трудно найти другой документ, который давал бы столь на­глядное представление об описываемых событиях, создавая ощу­щение почти полного физического присутствия, как записки Яхонтова. Это редкое по убедительности свидетельство, помогаю­щее понять причины вырождения правительственного механизма, обусловленность и неизбежность последовавших за августовско­сентябрьским кризисом явлений, воплотившихся в знаменитой «министерской чехарде».

Даже протокольная форма записей вводит нас в атмосферу большой тревоги, драматизма переживаний. И тем не менее основное впечатление, которое оставляют записки,— это мысль о поразительно малом калибре как самих дискуссий, так и ее участников, мысль о том, что мы имеем дело не с высокой траге­дией, а с трагикомедией. Бросается в глаза огромное несоответ­ствие масштабов происходивших в стране событий и уровней ми­нистров, пытавшихся их оценить, придать им нужное с их точки зрения течение. Это несоответствие было так велико, что в ка­кой-то мере осознавалось, как отмечено выше, даже самими участниками дискуссий.