Царская доля

— Даже не пытайся, — голос Алексея был ровен и спокоен, в ладонях он держал странные пеналы. — А выслал я их для того, что есть вещи, о которых никто знать не должен, даже те, кто на нашем языке не говорит. У меня к тебе предложение, от которого невозможно отказаться.

— Я слушаю тебя, государь.

— Сегодня ты отправишься в Клин — там засел князь Михайло Голицын, что командовал арьергардом. Да-да, разбили мы ваше войско, вернее, хорошо потрепали и погнали. Вот он с обозами там и засел, тысяч семь под рукой солдат у него было, сейчас и пяти не наберется — бегут ведь служивые, понимают, что присягу с них сам патриарх сложил. А умирать неохота, тем паче, что большинство из них семилетние сроки выслужили.

Меншиков кивнул головой, понимая, что отвечать просто нечего, слова эти есть непреложный факт. С дезертирством «мин херц» боролся самыми лютыми казнями, но беглецов от этого становилось только больше. Что и привело в конечном итоге к поражению.

— С ним тебе переговоры не вести, у тебя дорога к Твери идет — туда отходит корпус Аникиты Репнина. В город его никто не пустит, там уже моя конница. Да и жители, сам понимаешь, как царя Петра «любят» — если на месте убьют, то сие можно почитать совершенным гуманизмом. Ты ведь, как человек ученый, член Королевского общества, куда тебя сам Исаак Ньютон принял, понимать такие слова должен. Академик, блин!

Александр Данилович непроизвольно скривился, будто снова улитками его накормили, с соком лимонным, как давеча во Франции. И проклял в очередной раз свое честолюбие — молодой был, не понял утонченного издевательства и влез сам в ловушку. Польстился грамотой с королевской печатью — двадцать лет прошло, а до сих пор от той глупости икается. Ведь тогда думал, что такая бумага почтения к нему прибавит, но стоило возвратиться в Москву, как тут же ее спрятал в сундук и никогда никому не заикался, что в далекой Англии его в сообщество ученых приняли.

Хватило у Данилыча житейской смекалки, чтобы не выставлять себя на всеобщее осмеяние. Ведь он даже грамоты толком не знал, все бумаги от его имени канцеляристы составляли, а лишь подпись свою ставить научился. И до сих пор считал, что земля плоская, как ее все видят, а не круглая, как ему пытались доказать эти придурки ученые.

— Но и с Аникитой ты общаться не будешь — я тебе просто ситуацию обрисовал. Истребить отступившее воинство без проблем можно, у меня сил впятеро больше. И еще подкрепления идут — войско на глазах разбухает. Но лить дальше русскую кровь не желаю, да и не хотел никогда, и так ее много пролито. Да еще больше жизней по жестокости и бестолковости истреблено, сгинуло на «великих стройках» индустриализации.

Последнего слова Меншиков не понял, но на всякий случай кивнул, соглашаясь, чем вызвал улыбку у царевича. Но «светлейший» отвел глаза — если раньше он относился к царевичу с нескрываемым пренебрежением, то сейчас он его откровенно опасался, после того как взглянул в его очи. Петр был понятен в отличие от его сына, который как-то научился внушать если не изрядный страх, то нешуточное опасение.

— Петр Алексеевич убегает шибко, вместе с гвардией своей и драгунами. Поперед нарочных направляет, везде по пути лошадей в подставы ставят, силой отбирают, под страхом лишения живота. Понимаю, что до Петербурга добраться быстрее жаждет, и там войско новое собрать. Только глупости все это, напрасно кровь лишнюю проливать придется.

Царевич усмехнулся, на губы наползла улыбка — жесткая и страшноватая. И он глухо произнес:

— В возке поедешь, с тобой конвой будет. Грамоту от меня привезешь — пусть читает. Я не хочу отцеубийцей становиться, хотя прекрасно знаю, что он моей смерти жаждал. Как и ты, Данилыч!

Меншиков напрягся — было такое, бросал он слова неразумные, а теперь расплата за них может быть жестокая.

— Да ладно ты, не собираюсь я тебя казнить за язык твой и грязные помыслы. Даже деньги не отберу, хотя надобно. Ты их сам отдашь на благое дело, хотя плакать будешь.

От царских слов Данилыча пробило — сказаны они были с такой убежденностью, что он в них поверил. Скажи ему кто такое раньше — отдать полтора миллиона по доброй воле — никогда бы не поверил. Но сейчас почувствовал к своему ужасу, что так оно и будет.

— А от меня ты ему вот какие слова передашь…

Глава 12

— Михайло Михайлович, отпустил меня фельдмаршал Шереметев, дабы склонил тебя принять волю государя Алексея Петровича в полной его власти, — генерал-аншеф Аникита Иванович Репнин горестно усмехнулся, на лицо наползла тень, и он пожал плечами.

— Ты пощады запросил у царевича?!

— А что делать было, коли застигли нас в чистом поле, да в болота загнали. И так три дня нужду великую терпели во всем, припасов ведь совсем не было. Надежды токмо на тебя одного возлагали, думал сам, что ты подойдешь в скорости, но обложили со всех сторон, не продохнуть. Вот и сложили оружие, да склонили перед Шереметевым знамена, хоть делать мне это было не по нутру — сам знаешь мое отношение к фельдмаршалу.

— Да то всем ведомо, Аникита Иванович.