Царская доля

«Сплошная традиция выходит, даже коронацию провели в церкви святого Петра — „папенька“ символистом стал. Правда, корону на него я возложил, при помощи сразу трех епископов. Уцепились за нее как клещи, пришлось всех в сторону отодвинуть, чтобы все видели, на кого куры записаны в этом курятнике. Зато все было чинно и благородно, к вящей радости местного населения — людишки связывают с королем Петером нешуточные надежды, всю дорогу кланялись и норовили ручку поцеловать, а ведь еще семь лет назад чуть ли вслед рижские бюргеры не плевались. Да уж — память людская и не на подобные выверты сознания способна».

Коронация вышла торжественной, хотя ее ухитрились состряпать всего за три недели. Рига украсилась флагами, причем герцогства и королевства Ливонского, под которыми выступал приснопамятный принц Магнус. Интересный такой флаг — на желто-золотистом поле багровый крест. И герб примечательный — на четыре части поделенный. Первые две состоят из владений второго в истории короля — из герцогств Ливонского, то есть Лифляндского с изображением грифона с мечом, и три льва Эстляндии. А вот два других герба отображали Курляндское герцогство со львом, и Инфлянское воеводство — польскую Ливонию — с изображением почти такой же мифологической твари, как лифляндское чудище. Алексей припомнил, что владение это занимало восточную часть, так называемое Задвинье, с Динабургом — будущим Двинском, а потом переименованным латышами в Даугавпилс.

Правда, всезнающий Толстой тут же нашептал ему, что герб немного переделан — на нем показали польскую часть Ливонии вместо герба какого-то Дома Ваалгамааст, принадлежность которого для короля Петера, первого этого имени, оказалась непристойной — вот и поменяли срочно, убрав одно и добавив второе.

«Нет, но какой намек — не успел на трон „папенька“ взойти, а уже решил у соседей свое „исконное“ оторвать. Хватка чувствуется, да и Меншиков не мог не нашептать в ушко. В последнее время Данилыч прямо зеленый ликом стал, будто похмельный тролль из дремучего леса вышел, скособочился и хрипит как старик. Но то не от хворости — Петер его на деньги в прямом смысле „поставил“, вот жаба и душит „светлейшего“. Ведь отбирают то, что нажито им непосильным трудом, а если прямо — то беззастенчивым воровством и казнокрадством».

Но хоть и красочным было вступление на трон нового короля воссозданной Ливонии, только гостей на этом празднестве было исключительно мало. Собрались только безусловно лояльные шведско-ливонскому союзу, с участием московского царя.

Из Швеции прибыла младшая сестра Карла Ульрика-Элеонора со своим супругом Фредериком, старшим сыном ландграфа Гессен-Кассельского. Тот ранее был женат на дочери бранденбургского курфюрста, но успел овдоветь, когда тесть еще не стал прусским королем.

Вторым по значимости гостем оказался молодой герцог Гольштейн-Готторпский в изгнании Карл Фридрих — слишком ему не понравились нагло оккупировавшие его родовое владение датчане, так что пришлось искать убежище в Швеции.

Приплыл также герцог Карл-Леопольд Мекленбург-Шверинский, супруг племянницы Петра Екатерины Иоанновны — она пребывала в тягости, а потому не отправилась в поездку с мужем. Петр Алексеевич смотрел на герцога с плохо скрываемым гневом, видимо тот помешал ему в каких-то расчетах. Герцог это заметил и как-то съежился, сник, и стал искательно смотреть на Алексея, словно хотел обрести в нем защитника.

Прибыла из Митавы, от нее до Риги рукой подать, вдовствующая герцогиня Курляндская и Семигальская Анна Иоанновна, еще одна племянница Петра, оставшаяся одна на пустом троне и без детей, а потому находившаяся на милости Совета. Зато прибывшие вместе с ней бароны буквально облепили свежеиспеченного ливонского короля. Однако рассчитывать на них не приходилось — времена расцвета Курляндии эпохи Кетлеров давно прошли. Войска пропустят, но сами побоятся примкнуть к коалиции.

Сам «папенька» своим поведением всех просто удивлял. Перестал быть хмурым, изрядно повеселел, и потихоньку переполнялся кипучей энергией. Предстоящая война с Пруссией его радовала, и на этой почве как-то неожиданно он сошелся со своим непримиримым врагом Карлом.

«Да ничто не объединяет недавних врагов, как появившиеся для них более страшные противники. И ведь живо нашли консенсус — Петр командует объединенными флотами, а Карл общей армией. Конфликтов не замечено, нашли общий язык. Одно плохо — деньги тянут оба, причем „папенька“ куда активней, ратуя за дело».

Петр действительно взялся за дело очень ретиво — обзавелся собственной армией, причем очень быстро, в чрезвычайно короткий срок. Запрещать переходы в его войска Алексей не стал, и был, с одной стороны, неприятно удивлен, когда на военную службу к «папеньке» перешла не только большая часть иноземцев или гвардейцев из преданных «потешных» полков, но и несколько тысяч русских солдат и офицеров. Но с другой стороны, Алексей избавлялся, таким образом, от потенциально неблагонадежных подданных в своей собственной армии.