Царская любовь

Государь всея Руси еще немного посидел рядом, прислушиваясь к слабому дыханию. Затем осторожно поднялся и вышел из опочивальни в соседнюю горницу. Из нее – в просторную залу, поднялся по трем ступеням к креслу с высокой резной спинкой и массивными подлокотниками, опустился на трон и замер, погрузившись в тяжелые думы.

Сюда, в село Коломенское, царь увез захворавшую супругу потому, что в Москве Анастасия постоянно жаловалась на духоту. Но, увы, вдали от столицы легче ей не стало.

В залу осторожно вошли ближние, доверенные люди: дьяк Алексей Адашев, изрядно раздобревший на почетной придворной службе – в величаво вышагивающем боярине в ферязи с золотым шитьем, в бобровой шапке было уж не узнать того шустрого юнца, что стелил новобрачным их первую постель; митрополит Макарий, ничуть не изменившийся за минувшие годы, и следующий за ним по пятам протопоп Сильвестр, обзаведшийся солидной окладистой бородой; князь Воротынский, так и оставшийся Рюриковичем: гордым знатным князем в дорогой тяжелой шубе, опирающимся на резной золоченый посох.

– Известия новые пришли, государь, – кашлянул Адашев. – Дела воли твоей ждут.

– Что за вести? – негромко спросил царь.

– В Ливонии город Фелин дозорами нашими передовыми взят! – раскатисто ответил князь Воротынский. – Магистр ордена Тевтонского Вильгельм фон какой-то в полон сдался. Ныне в Москву его везут. Поход султана Селима на Астрахань так же провалился полностью. Из сорокатысячной армии его токмо несколько сотен янычар до дому живыми возвернуться смогли. Гарнизону астраханскому я повелел порох и пушки новые отправить, ибо басурмане, мыслю, одним походом не успокоятся.

Государь сидел на троне, глядя в дальний угол зала, и никак не отвечал.

Митрополит, постукивая посохом, подошел почти вплотную, спросил:

– Как Настенька наша, чадо?

– Спит, – прошептал Иоанн.

– Может, пойдем проведаем?

– Да! – На это царь отреагировал моментально и впереди патриарха устремился в опочивальню.

Женщина, слабо дыша, спала под присмотром сразу пяти нянек.

– Помолись за нее, отче, – попросил царь.

– Помолюсь, – подошел ближе митрополит, перекрестился, положил руку на крест, что-то зашептал. По опочивальне пополз слабый запах ладана.

– Если она не исцелится, я постригусь в монастырь, – неожиданно сказал Иоанн. – Жизнь без Настеньки мне ни к чему.

– Даже не думай, чадо!!! – резко обернулся к нему митрополит. – Не себе ты принадлежишь, а земле русской и вере православной! Не о себе думать тебе надлежит, а о долге своем пред небом и людьми! На кого державу бросить намерен?! Опять семибоярщине на поругание?!

– Коли долг мой таков, за что мне кара сия? Отчего Господь радость единственную мою отнимает?

– Каждый христианин испытания, Господом посылаемые, должен принимать с достоинством! Переносить с честью! Сие есть долг твой христианский!

– Вот и посвящу себя Господу, молитвам и плоти умерщвлению… – прикусил губу Иоанн. Упрямо мотнул головой: – Не нужно мне без Насти ни жизни, ни царствия. Постригусь!

– Не пострижешься, – подступил к нему Макарий. – Покуда я митрополит земель православных, ни одна обитель постриг твой не примет. На троне твое место, на нем долг свой исполняй! – Пастырь гневно пристукнул посохом. И тут же послышался слабый стон.

– Настенька?! – кинулся к постели Иоанн. – Разбудили?

– Ванечка, – протянула к нему руку царица. – Ванечка, любый мой. Как хорошо… Еще раз тебя увидеть.

– Всегда с тобою, душа моя… – присел рядом царь.

– Детей наших… береги… – попросила Анастасия, опуская ладонь ему на руку, и закрыла глаза.

На этот раз навсегда.

И впервые в своей жизни государь всея Руси заплакал.

* * *

На похоронах царицы властитель православных земель был не просто печален – он был почти безумен. Братьям: родному Юрию, двоюродным Владимиру и Александру пришлось нести его за гробом буквально на руках – закинув руки царя себе на плечи. Боярин Годунов лицезрел сие собственными глазами, следуя в траурной процессии в десятке шагов за правителем всея Руси. Место постельничего он удержал, за несколько дней восстановив порядок в своей службе, благо опыт имелся, и теперь мог считаться довольно приближенным, ибо среди худородной свиты царя он оказался одним из знатнейших.

После похорон своей любимой Иван Васильевич замкнулся, забросил все государственные дела и общался разве только с митрополитом Макарием. Слухи о сих беседах ползли самые недобрые, но Дмитрию Годунову было не до них. Потратив больше месяца, дабы привести двор царевича Юрия к надлежащему виду и изгнав проворовавшихся в безнадзорности слуг, постельничий нанес визит на подворье Шуйских, за бездетностью Ивана Плетня перешедшего к Александру Борисовичу Горбатому-Шуйскому.