Царская Русь

Спор о вере готов был на этом прекратиться. Но Антоний умолял царя высказать свои мысли о предмете. Тот согласился и повел речь не о различии в догматах, а о различиях, так сказать, внешних; причем, подчиняясь своему страстному нраву, скоро увлекся прением до крайне резких выражений; между прочим, упрекнул иезуита за то, что он, будучи попом, подсекает бороду; а главное, не замедлил свести вопрос на его самую чувствительную сторону, то есть на папство или собственно на папскую гордыню, в которой отражались непомерные папские притязания. С особым негодованием указал он на то, что папу носят на престоле, целуют его в сапог, а на сапоге крест с распятием Господа. Хитрый иезуит, думая смягчить царя, ответил, что папе воздается честь как сопрестольнику апостолов Петра и Павла, сопрестолвников самого Христа, как отцу и главе всех государей. «Вот и ты государь великий в своем государстве, и вас, государей, как нам не величать, не славить и в ноги не припадать?» Тут он низко, почти в ноги поклонился царю. Однако эта уловка не подействовала. Иван Васильевич продолжал горячо нападать на гордыню пап, которым подобает показывать смирение, а не возноситься над царями, не требовать себе царских почестей и не уподоблять себя Христу. «Который папа живет не по Христову учению и не по апостольскому преданию, тот папа волк, а не пастырь!» — воскликнул наконец царь. — «Коли уже папа волк, то мне и говорить нечего», — замочил Поссевин и замолчал. Царь спохватился и, переменив тон, напомнил о том, как он предупреждал посла, что прение о вере без неприятных слов не обойдется; оправдывал себя тем, что он назвал волком не папу Григория, а того, который живет не по учению Христову и апостольским преданиям, и вообще старался ласковыми словами загладить свою выходку. Антоний с своей стороны не показывал более неудовольствия и при отпуске попросил поцеловать царскую руку, на что Иоанн ответил тем, что обнял его дважды. А после отпуска послал ему лучшие блюда с царского стола.

Спустя два дня происходила вторая беседа. Испуганный крайней нервностью и раздражительностью царя, Антоний, отправляясь во дворец, приобщил своих спутников Св. Тайн и убеждал их в случае нужды пострадать за веру. Но на сей раз царь не пожелал входить в какие-либо прения о вере, а встретил Антония ласково и просил его не писать папе о том, что было им сказано неприятного в прошлый раз. Затем по поручению царя бояре просили Антония письменно изложить отличия веры латинской от русской, так как присланную папой греческую книгу о Флорентийском соборе будто бы при дворе никто не умеет перевести на русский язык. 4 марта Антоний имел еще третью краткую беседу с царем, причем вручил ему свою рукопись о различии вер католической и греческой. После этой беседы царь, отправляясь в Успенский собор, пригласил Антония идти туда же и посмотреть русское митрополичье богослужение. Но тот уклонился и в православный собор не пошел.

Затем Антоний Поссевин был отпущен из Москвы и с ним отправлен к папе гонцом Яков Молвянинов с подьячим Тишиной Васильевым; они повезли папе ответную грамоту и подарки, состоявшие из дорогих соболей. Они же были снабжены грамотами к королю польскому, цесарю, австрийским герцогам и венецианскому дожу. В грамоте Григорию XIII царь, между прочим, в неопределенных выражениях говорил о заключении с ним и другими государями союза против мусульман. А в наказе, данном гонцу, любопытны следующие слова: «Если папа или его советники будут говорить, что государь ваш назвал папу волком и хищником, то отвечайте, что о том не слыхали». Ясно, что Иван Васильевич пока не желал ссориться с папой, так как перемирие с поляками в то время еще не было формально подтверждено, а со шведами война еще продолжалась: очевидно, он старался замять вопрос о произнесенных им в запальчивости резких выражениях. Во всяком случае, неутешительные впечатления увозил с собой из Москвы иезуит Поссевин: все его хлопоты и дипломатические способности разбились о непоколебимую преданность русских своему православию и сильную нелюбовь к латинству, в чем Иван Васильевич явился верным представителем своего народа. Сюда присоединились еще старания иноземных торговцев-протестантов, которые доставляли московскому царю разные обличительные сочинения против католичества и папства. Преувеличивая их влияние, Поссевин неудачу своей московской миссии главным образом приписывал проискам английских и других иноземных купцов, исповедовавших лютеранство или кальвинизм^{52}.