Царская Русь

Блестящие успехи Батория можно только отчасти объяснять его талантами и отсталостью москвитян в ратном искусстве. Последнее обстоятельство не мешало им, однако, при деде и отце Ивана и в первую половину его собственного царствования наносить иногда поражения западным соседям, отвоевывать у них города и целые области. Если на стороне Батория было превосходство его личных военных способностей, то на стороне Ивана находилось важное, подавляющее преимущество: его неограниченное самодержавие, которое могло двигать всеми русскими силами и средствами как одним человеком, тогда как Баторий принужден был постоянно бороться с разными противодействиями и препятствиями в собственном государстве. Обстоятельства благоприятствовали Ивану и в том отношении, что во время его борьбы с Баторием южные пределы России не требовали больших усилий для своей обороны, ибо крымские татары были отвлечены происходившей между турками и персами войной, в которой хан участвовал как вассал султана. Но дело в том, что Ливонская война тогда не пользовалась в России сочувствием народным (была малопонятна для народа, непопулярна), что тиран собственными руками истребил своих лучших воевод и советников и остался при худших, а сам он в минуту наибольшей опасности только обнаружил свою ратную неспособность и недостаток личного мужества. («Бегун» и «хороняка», как называет его Курбский.) Его тиранство вместе с этой неспособностью, очевидно, отвратило от него сердца многих русских людей. Сие важное обстоятельство во время войны с Баторием особенно сказалось множеством перебежчиков из служилого сословия. В числе их находились и знатные люди; так Давид Бельский, подобно Курбскому, ушел к королю и потом давал ему гибельные для русских советы во время последней войны. Грозный даже не сумел воспользоваться геройской обороной Пскова, и, когда надобно было энергически действовать всеми силами для полного отражения неприятеля, ждал своего спасения от иноземного вмешательства и лукавого посредничества иезуита Поссевина.

Если в чем Иван и был лично силен, так это в словесных препирательствах, что не замедлил испытать на себе тот же Поссевин.

По заключении Запольского мира Антоний вместе с русскими уполномоченными отправился в Москву, одушевленный явной надеждой пожать здесь плоды своих трудов и приступить к осуществлению обещании царя относительно христианского союза против турок, а главное относительно хотя и не обещанного, но подразумеваемого соединения церквей. Антоний прибыл 14 февраля и нашел московский двор облеченным в «смирныя» (траурные) одежды, по случаю смерти царевича Ивана Ивановича. Иезуита с его свитой поместили в Китай-городе в доме Ивана Серкова. Вообще, папского посла приняли по-прежнему с почетом и учтивостью; для переговоров с ним был назначен новгородский наместник Никита Романович Юрьев-Захарьин с товарищами. Иезуит, однако, должен был тотчас почувствовать, что в нем не только более не нуждаются, но что и благодарности к нему особой не питают. Да оно и естественно. В Москве теперь очень хорошо понимали, что папское посредничество не принесло нам существенной пользы в войне с Баторием, что Поссевин держал его сторону и помог ему оттягать у нас все ливонские владения и что согласием его на перемирие мы более всего обязаны не Поссевину, а стойкости осажденного Пскова. Поэтому на переданное иезуитом предложение Батория послать совместно с ним войска против крымских татар царь отвечал, что он находится в мире с ханом. На ходатайство о дозволении венецианам приезжать в Московское государство для торговли, имея при себе священников, дано согласие, но с условием: учения своего не распространять и церквей своих не строить. Точно так же на предложение послать в Рим русских мальчиков для науки отвечали, что скоро таких мальчиков набрать нельзя, а когда наберут, то пришлют. Когда же Поссевин начал домогаться, чтобы царь удостоил его беседой наедине о церковном вопросе, то получил в ответ, что о таких важных делах царь никогда не рассуждает без своих думных людей и что вообще подобный разговор повлечет за собой споры, из споров может возникнуть вражда; а потому лучше разговоры о вере оставить. Но иезуит настаивал и соглашался вести беседу в присутствии бояр. Царь уступил и назначил для сей беседы 21 февраля.