Царская Русь

Рядом с этим богато одаренным от природы правителем какое неблагоприятное впечатление должен был производить последний представитель династии Владимира Великого, царь Федор Иванович! Небольшого роста, неуклюжий, неповоротливый, с ястребиным носом, он не мог скрыть своей простоты, часто и некстати улыбаясь. Тихий, ласковый, он особенно отличался набожностью и проводил свое время или в образной, освещенной неугасимыми лампадами, вместе со своим духовником, или в церкви за заутреней, обедней и вечерней. В промежутках между ними он беседовал с супругой, принимал бояр, приходивших на поклон, обедал и ужинал, забавлялся шутами и карлами или кулачным и медвежьим боями. Любил также по праздникам ходить на колокольню и самолично производить трезвон. Сверх того, почти еженедельно царь отправлялся на богомолье в какой-либо из отдаленных монастырей. Государственных забот и судебного разбирательства он не выносил. Когда во время выхода его из дворца какому-либо челобитчику удавалось дойти до его особы, то, «избывая мирской суеты и докуки», Федор отсылал его к своему большому боярину Годунову.

Если молодой царь затруднялся даже разбором какой-либо простой челобитной, то понятно, что он и подавно не брал на себя рассмотрения важных государственных вопросов, внешних и внутренних, и всецело возлагал их на боярскую думу или, в сущности, на того же Бориса Годунова, к которому вскоре начал питать привязанность и доверие неограниченное.

В делах внешних на первом плане стояли отношения польские, все еще далеко не уладившиеся после войны Ивана Грозного с Стефаном Баторием. Особенно много затруднений встретил вопрос о размене пленных; Федор освободил 900 человек, а Баторий за это время отпустил только 20 незначительных людей, остальных же не соглашался отпускать без выкупа. С кончиной Грозного самый мирный договор подвергся вопросу, ибо король теперь не считал этот договор для себя обязательным и показывал намерение возобновить войну. Со своей стороны московское правительство сочло нужным показать, что оно войны не боится. Польскому послу Сапеге, приехавшему для переговоров о пленных, говорились под рукой такие речи: «Москва теперь не старая, и на Москве молодых таких много, что хотят биться и мирное постановление разорвать; да что прибыли, что с обеих сторон кровь христианская разливаться начнет?» Но Баторий, продолжавший носиться с замыслами о завоевании едва ли не всего Московского государства, вновь и упорно начал требовать уступки Смоленска, Северской земли, даже Новгорода и Пскова. В этом упорстве поддерживал его помянутый выше русский перебежчик Михаил Головин, который внушал королю, что Москва теперь не в состоянии противиться ему, ибо царь слаб умом, а между боярами идут жестокие раздоры. Но московские послы в Польше, боярин Троекуров и думный дворянин Безнин, ловко подорвали доверие к словам Головина: по их поручению, один из посольских дворян завел дружбу с польским приставом, вместе с ним пил, и как будто под пьяную руку за великую тайну сообщил ему, что Головин в действительности есть лазутчик, подосланный московским правительством и снабженный большими деньгами для подкупов. Разумеется, пристав поспешил о том сообщить кому следовало, и басня распространилась. Особенно поверили ей многие вельможи, неодобрительно смотревшие на новые военные замыслы короля. Напрасно он сердился и уговаривал их; сейм еще упорнее отказывал ему в средствах на ведение новой войны. Баторий согласился наконец заключить двухлетнее перемирие. Но, принужденный отказаться пока от мысли силой оружия присоединить к Польше Московское государство, он попытался соединить их мирным способом.

В марте 1586 года в Москву прибыл послом от короля православный западнорусский вельможа Михаил Гарабур да и предложил заключить прочный мир с таким условием, в силу которого москвитяне должны были по кончине Феодора избрать в цари Батория, а поляки в свою очередь по кончине Батория могли бы избрать в короли Феодора. Тут явно проглядывал прямой расчет на бездетность и слабое здоровье Федора Ивановича. Но самое это предложение являлось довольно наивным.