Царский изгнанник

– Вот вздор какой выдумала! – заключила она. – Разве для того я тебя, чучелу заморскую, четыре тысячи верст везла, чтоб ты здесь по целым дням в постели валялась да больной прикидывалась? Вишь, как у нее всю морду поковеркало! – прибавила Серафима Ивановна, намекая на лихорадочную сыпь, обметавшую губы Анисьи. – Ну чего стоишь? Убирайтесь оба, пока целы: страх как надоели!

Проводив Анисью с Мишей и заперев за ними дверь, Серафима Ивановна возвратилась в столовую и в течение получаса устроила своему собеседнику три сцены. От первых двух, пока оставался ришбур в бутылке и коньяк в графинчике, Даниель отмолчался с терпением, похожим на кротость и даже на раскаяние, но в самом разгаре третьей сцены он допил стоявшую перед ним рюмочку, закусил коньяк ломтиком лимона, встал с кресла, лениво потянулся и громко зевнул.

– Довольно, моя красавица, – сказал он, – ты начинаешь мне надоедать: ни свет ни заря начала кричать и браниться, а тут еще женись на ней!.. Хорошо, нечего сказать, было бы наше житье в твоих московских поместьях, я охотнее пошел бы на каторгу… Прощай, моя нежная голубка, не поминай меня лихом!

Видя, что Даниель удаляется, не теряя ни обычного ему хладнокровия, ни обычной грации, Серафима Ивановна кинулась было за ним с тем, чтобы удержать его силой; но, вспомнив, что она уже раз прибегала к этому средству и что оно оказалось безуспешным, она вернулась к столу, схватила попавшуюся ей под руку пустую бутылку ришбура и бросила ее вдогонку невозмутимому жениху.

Даниель удачным пируэтом миновал осколки разбившейся о дверь бутылки, поспешно надел свой сюртук, грациозно сделал полуоборот направо, еще грациознее поклонился Серафиме Ивановне, открыл дверь и вышел на улицу.

– Бездельник, вор, плут, пьяница, мошенник! – кричала Серафима Ивановна ему вслед. – Попробуй-ка еще раз показаться мне на глаза. Палками велю выгнать тебя, мерзавца… Нищий, бродяга этакий!..

Даниель в это время направил шаги свои к Гаспару.

– Ну что, – спросил его гасконец, – кому нынче выигрывать? Каково расположение духа твоей Дульцинеи?

– Уж лучше и не говорить о ней! Мы сейчас поссорились, расстались, навсегда расстались, я чуть было не поколотил ее на прощание. Это настоящая мегера. Вчера весь вечер приставала: «Женись, женись!» – нынче всю ночь твердила: «Ты меня уже не так любишь, как прежде; ты уж не тот, что был!..» А как только встала, начала кидать в меня бутылками, чуть-чуть в голову не попала: так и просвистело около самого уха! Ну, я и ушел, навсегда ушел…

– Да ведь уж ты не в первый раз от нее навсегда уходишь; вот и намедни, после ссоры из-за Анисьи.

– То совсем другое дело; там не было бутылок в ходу; там были слезы да упреки; то была сцена ревности; такие сцены не неприятны; они скорее лестны для самолюбия, особенно в начале интриги… а теперь, – черт ее знает, белены она, что ли, объелась? Ни с того ни с сего начала бесноваться. Войдет Миша, – его ругает; войдет Анисья, – и с той ругается… Кстати, об Анисье: она хорошая девушка, то есть женщина, хотел я сказать, и мне жаль, что я не успел исполнить ее просьбу насчет ее дочери… наотрез отказала!..

– Итак, ты решительно не женишься на ней? Уступаешь ее мне?

– С руками и с ногами; только и тебе, брат, жениться не советую: здесь еще кое-как сладишь с ней, а в ее Квашнине… да от такой женщины всего ожидать надо; ты не можешь себе представить, что это за характер!

– Ну, со мной она и в Квашнине не очень расхорохорится; я поведу ее по-военному – без церемонии, под барабанный бой, а не удастся, выдою из нее, что можно, да и адью, как говорят итальянцы. По правде сказать, если в ней есть что-нибудь хорошее, так это только ее деньги. А что? Много еще у нее осталось? Очень она богата?

– Мало ли денег у банкира в конторе?.. Ей стоит написать три строчки, и луидоры так градом и посыплются в ее шкатулку…

– И ты не сумел сохранить расположение такой почтенной дамы? Да я при такой обстановке с самим сатаной жил бы душа в душу.

– Я не корыстолюбив, во всякой связи я требую прежде всего, чтоб женщина мне нравилась, а чтоб женщина нравилась мне, надо, чтоб она была добра и кротка, а не ведьма, ругающаяся площадными словами… Да и признаться ли тебе: с некоторых пор она стала туга на расплату. Я считаю за ней четыреста луидоров, выигранных мною у нее в бильбоке… Видно, московский переворот имеет влияние на ее финансы и на ее кредит; я справлялся в конторе, да никакого толку не добился…

– Ну а на твою долю много досталось? Надеюсь, ты не забыл наше содружество?

– Так себе, недурно, много издержек было у меня все это время, а все-таки кое-что уцелело: кроме этого перстня, который мы оценили тогда в две тысячи четыреста ливров и который ты можешь хоть сейчас взять себе, у меня осталось шестьсот луидоров. Кстати, вот те двадцать, что ты проиграл нам третьего дня.

– Хорошо, спасибо, брат, да не одолжишь ли ты мне вместо перстня пятьдесят луидоров? Мне они очень нужны, чтоб показать себя с выгодной стороны.