Царский изгнанник

Продолжая начатую Достоевским параллель между так называемыми честными людьми и уличенными, попавшимися, ворами, мы скажем, что последние редко верят в Бога, но когда верят в него, то молятся ему просто, не зажигая дорогих свеч перед иконами, не жертвуя в храм богатых риз и не произнося пышных риторических фигур. Первые же, то есть честные, и в особенности честные женского рода, изучили богословие до самых головоломных его толкований: они усердно щедрой рукой обогащают монастырскую ризницу, ежедневно перечитывают назначенное самими себе число молитв и говеют каждый пост. Все это дает им несомненное, по их мнению, право энергически, от всей души, протестовать против дерзкого сравнения Достоевского: «Нас ставить на одну доску с такими!.. Да с чего он это взял!..» И всякий вечер, засыпая с улыбкой самодовольства, они искренне повторяют давно известную молитву: «Благодарю тебя, Боже, что мы не таковы, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи… или как сей Достоевский… с его бесами и идиотом!»

Что они по-своему верят в Бога – это несомненно, иначе они не молились бы Ему; но достойное ли Его понятие имеют они о Нем – этого и разбирать не стоит. Они, конечно, слепо веруют в беспредельное к ним милосердие Божие, милосердие, доходящее до пристрастия, – опять-таки к ним, так аккуратно исполняющим обряды. К тому же духовник по пять, по шесть раз в год готов успокаивать их совесть, если б их совесть могла когда-нибудь и чем-нибудь встревожиться. Как же им не уповать на бесконечно милосердного Бога?.. «Если мы, положим, – говорят они самим себе, – и обидели немножко такого-то или такую-то (слов обокрали и ограбили богомолки, говоря о себе, употреблять не любят), то в этом не мы, а они сами виноваты: зачем плошали? Сам Бог наказывает их за оплошность…»

И так живут, живут день за днем, эти богомолки; так доживают они до глубокой старости, делаются благочестивыми старушками и до самой смерти сохраняют свое успокоительное, свое оригинальное убеждение в Божьем милосердии. И ни разу во всю жизнь не призадумались они над вопросом: возможен ли бы был такой несправедливый Бог, и если бы возможно было допустить его, то не лучше ли не допускать никакого? Очевидно, что лжефилософы, не признающие никакого Бога, меньше оскорбляют Бога истинного, чем ханжи, проповедующие Бога несправедливо. Плутарх говорил: «Мне не очень обидно, если кто скажет, что Плутарх не существует, но я сочту врагом моим того, кто скажет, что Плутарх существует, но что он человек лживый, бессовестный и сумасбродный».

Возвратимся к нашему рассказу.

Отправленные гулять Миша и Анисья шли по тротуару, тихо разговаривая. Миша допрашивал свою спутницу о причинах страшного и давно небывалого обращения его тетки с ними обоими. Анисья отвечала нехотя: дрожь опять начинала пробирать ее; по изнуренному лицу, по посиневшим губам и по воспаленным глазам видно было, что она страдала. Чувствуя, что не в силах идти дальше, она, чтобы не упасть, прислонилась к стене одного дома.

Миша поддержал ее.

– Мочи моей нет: совсем умираю, мой милый князек, веди меня домой поскорее…

– Твоя маменька очень больна, – сказал Мише шедший им навстречу и поравнявшийся с ними незнакомец, – ты бы показал ее лекарю: два шага отсюда, вон пятый дом направо. Хочешь, я помогу? Тебе одному не дотащить ее…

Доктор нашел болезнь Анисьи требующей серьезного лечения:

– У вас перемежающаяся лихорадка, которая может легко обратиться в изнурительную. Не хотите ли поступить в мою домашнюю лечебницу? За вами будет уход какой следует. С бедных я беру по три с половиной ливра в неделю, но вы, кажется, в состоянии заплатить обыкновенную, настоящую цену: пятнадцать ливров, – прибавил доктор, взглянув на шубку с бобровым воротником и на бобровую шапку Миши.

– Мы в состоянии заплатить эту сумму, – отвечал Миша, вынимая из кошелька луидор, – вот, господин доктор, остальные, девять ливров на лекарство…

– Во-первых, молодой человек, – возразил доктор, – лекарства у меня в счету пятнадцати ливров в неделю; а во-вторых, я должен вам заметить, что с детьми я денежных дел не имею, пусть ваша маменька сама решит, принимает ли она мое предложение.

– Я не мать этого молодого человека, – сказала Анисья, – я его нянька и должна доставить его домой… Потрудитесь послать за фиакром, господин доктор: на набережную Людовика Тринадцатого, номер восемь.

– По крайней мере, примите капли и отдохните здесь часа два или три, дайте пройти пароксизму. Да опять-таки без сиделки вам ехать никак нельзя… сиделка вам будет стоить всего один ливр в день…

Прощаясь с доктором, Миша просил его как можно скорее навестить больную и привезти с собой заказанную в аптеке микстуру.