Царский изгнанник

Слова: милая, обожаемая, возлюбленная, несравненная Клара, ангел моей жизни — встречались по нескольку раз на каждой странице. Гасконец не поскупился на них, рассчитав, что от них будет больше прока, чем от содержания, впрочем довольно однообразного, самих писем. К коллекции этой была приложена раздушенная записка, в которой Клара просит Даниеля тщательно сохранить эти письма до тех пор, покуда они, обвенчанные, возвратятся в Париж. «Этим сокровищем, — прибавлено было в конце раздушенной записки, — я дорожу гораздо более, чем обещанным мне ожерельем».

Покуда Серафима Ивановна читала и перечитывала сокровище Клары, гасконец бормотал как будто про себя, но довольно громко:

   — Я давно подозревал, что эта Клара — янсенистка. Теперь мне очевидно, что вся история с инквизицией вышла из-за неё. О, если б её, негодницу, сожгли на костре! Рука бы не дрогнула у меня подбросить дров в костёр, лишь бы мне заслужить расположение моей божественной повелительницы...

   — Полноте вздор молоть! — сказала Серафима Ивановна, — Зажгите свечку. Вы видите, смеркается.

«Зажечь свечку? — подумал Гаспар. — Что я за дурак! Куй железо, пока горячо!.. Такие минуты, говорят, самые благоприятные, и...»

Гаспар встал с места.

   — Куда вы? — спросила Серафима Ивановна.

   — Ведь вы приказали дать огня, сударыня, ваша воля для меня всегда и во всём священна, и я иду к камину, чтоб зажечь свечку.

   — Погодите, не надо свечки. Слушайте, вы нынче ночуете здесь, в этой комнате... Слышите ли?

«Вот оно куда повернуло! — подумал Гаспар. — А я-то так боялся!.. И чего я, право, боялся...»

   — Сударыня, я так сча...

   — И завтра чуть свет, — прибавила Серафима Ивановна, — мы вместе едем в Амстердам. Ведь он в Амстердаме?

   — Кажется, не совсем в Амстердаме...

   — Всё равно — мы его отыщем! Помните: дуэль насмерть!

   — Ещё бы не насмерть, — отвечал гасконец, — я иначе и не умею, и счастливейшая минута моей жизни будет та, когда я за вас умру!..

   — Вы не умрёте, Гаспар. Он умрёт; вы храбры, а он трус; ведь такие низкие люди, как он, должны непременно быть трусами? Не правда ли? Да что ж вы не отвечаете?

   — Конечно, несравненная Серафима... мадам Серафима, хотел я сказать. Конечно, я смело могу похвалиться... — «Смелее! — прибавил Гаспар про себя, — Она, чёрт возьми, право, прехорошенькая, глаза так и сверкают, всю её так и коробит! Полненькая она немножко, ну да тем лучше... Завтра об Амстердаме и помину не будет, утро вечера мудренее. Да не худо бы подумать о задаточке: до ночи ещё далеко, а она недаром приутихла о свечке. Не боится, видно, сумерек...»

   — Что вы бормочете?

   — Я всё думаю об этом чудовище: ну как, имея возможность обладать таким сокровищем, таким кладом, таким неземным существом, такими сверхъестественными прелестями, и вдруг связаться с женщиной, которая вся не стоит ноготка этого ангела; да ещё писать ей страстные письма и называть её именами, которые по праву принадлежат одной божественной Серафиме...

   — Вот они, эти отвратительные письма. Смотрите!..

Серафима Ивановна подбежала к камину, и, к немалой радости сочинителя их, пламя в одну минуту охватило пачку с нежными письмами.

   — А ожерелье где? — спросила божественная Серафима.

   — Ожерелье? Я не захватил его, то есть, коль хотите, я вынул его из секретного шкафа, но сюда не привёз, боялся потерять его, да и думал, что после такой катастрофы...

   — Вы вечно вздор думаете, поезжайте сейчас же и привезите его.

   — Изволите ли видеть, сударыня, с таким богатым убором разъезжать по Парижу очень опасно... Не менее опасно держать его и на квартире... Поэтому я свёз его к господину Исааку на сохранение. У него так и разбежались глаза, он с первого слова предложил мне за него пятнадцать тысяч ливров и долго уговаривал меня продать его; но я и не подумал согласиться, а взял у него, для верности... триста луидоров, которые и намереваюсь послать Дэниелю, разумеется, не иначе как при самом дерзком письме... Завтра же велю напечатать это письмо в газете, и весь Париж, вся Франция, вся Европа узнают...

   — Вот вздор-то! Вы хотите послать триста луидоров этому неблагодарному?! Да вы просто с ума сошли! Давайте их сюда! Мне кажется, что после всего, что я истратила для этого изменника, я вправе считать его ожерелье моей собственностью.

   — Совершенная истина, сударыня; и триста луидоров по праву тоже принадлежат вам, поэтому-то я и отвёз их к себе... Изволите ли видеть, сударыня, когда при мне мои собственные деньги — как бы много их ни было — я не боюсь ничего; но с вашими деньгами я должен быть осторожнее. Я бы предложил вам сейчас же съездить вместе со мной на мою квартиру и получить деньги, полученные за залог ожерелья Клары, то есть вашего ожерелья, но возвращаться нам пришлось бы ночью, квартира моя, вы знаете, не близко отсюда, — около заставы, и я боялся бы подвергнуть вас опасности. А вот покуда не угодно ли вам получить квитанцию Исаака?

Серафима Ивановна взяла квитанцию и, нагнувшись с ней к камину, начала её просматривать. Гаспар в это время зажёг свечки.