Царский изгнанник

   — В этом смысле и подай прошение царю. Ваше, мол, величество, оставьте мне Матрёшку; денщик, мол, и писарь у нас горькие пьяницы и некому сбитня сварить... Царь и оставит тебе Матрёшку: ведь нельзя ж, право, без сбитня...

   — Не знаю, чего тут шутить, князь Михаил Васильевич, — сказала княгиня Мария Исаевна зятю, — ты рад, что хандра твоя прошла, и мы всё этому очень рады, но это не резон, чтобы поднимать всех на смех... Я, разумеется, человек отсталый, необразованный, могу ошибаться, но в этой воле я тоже прока большого не вижу, — не во гнев батюшке будет сказано: только грех да соблазн: сами апостолы велели рабам слушаться господ своих, значит, на то воля Божья, чтоб были господа и рабы: всяка душа властем предержащим да повинуется; несть бо власть, аще не от Бога.

   — Я совершенно согласен с тобой, сестрица, и Анна Павловна тоже согласна; вот мы с ней и подадим царю прошение насчёт сбитня, а если царь, паче чаяния, откажет нам, то — нечего делать — мы отпустим Матрёшку и останемся без сбитня, потому что царь есть власть, а «всяка душа властей предержащим да повинуется», и потому ещё, что «противляяйся власти, Божию повелению проявляется», а мы, — не правда ли, Павловна, из-за сбитня не намерены сопротивляться Божиему повелению.

   — Полно переливать из пустого в порожнее, князь Михайло, — сказал князь Василий Васильевич сыну, — закоснелых плантаторов не разубедишь; много встретит царь препятствий в своём предприятии; много будет приискиваться и искажаться текстов, чтоб поддержать рабство в России... Послушаем лучше, что нам ещё расскажет Миша: скажи, Миша, — я этого не понимаю, — каким образом князь Репнин, всегда нас всех ненавидевший, вдруг сделался твоим покровителем.

   — Он давно помирился с князем Михаилом Михайловичем. Это целая история[44]; я вам её когда-нибудь расскажу, если прикажете; мне рассказал её Барятинский, который и привёз меня к Репнину, ручаясь, что я буду им принят как нельзя лучше. Они очень дружны, несмотря на большую разницу лет.

   — Какой это Барятинский? Не князь ли Фёдор Юрьевич?

   — Нет, дедушка, это его сын. Князь Иван Феодорович...

   — С отцом я когда-то был дружен. Помнишь ли, князь Алексей, с каким удовольствием он помогал нам жечь разрядные книги? Прочие Рюриковичи очень артачились: как, мол, я сяду ниже простого дворянина и как я могу подчиняться ему?.. А князь Феодор Юрьевич сразу постиг и открыто говорил всем, что, пока не сожжены разрядные книги, не может быть ни порядка в управлении государством, ни дисциплины в войсках... Если сын пошёл в отца, то можно поздравить царя, что он знает толк в людях.

   — Сын не только пошёл в отца, но превзошёл его: ему всего двадцать пять лет от роду, и он уже полковник, и полк носит его имя. Он, первый, с одним батальоном занял редут на горе под Фридрихсштадтом и вытеснил из него шведов; первый начал и преследование. Я встретился с ним в то время, как полк его на привале варил кашу, и он вместо того чтобы отдохнуть после жаркого дела и собраться с новыми силами для преследования шведов, повёз меня к Репнину в главную квартиру.

   — Да, — сказал князь Василий Васильевич, — с такими людьми немудрено бить шведов. Карл, я думаю, радёхонек, что его нет под Фридрихсштадтом и что он может приписывать поражение своих генералов своему отсутствию. Ну, а на письмо моё нет ответа?

   — Вероятно, ответ придёт позже, дедушка; Репнин не советовал мне дожидаться его, потому что государь не любит писать в походе, да ему и некогда, а он, кажется, намерен сам отвечать вам.

   — И ты его после этого ужина уже не видал?

   — Видел, дедушка, на другой день утром он позвал меня к себе в ту же избу, где мы ужинали. Он сидел за ландкартой с циркулем и карандашом в руках.

«Прощай, князь Михайло, — сказал он мне, — кланяйся от меня пинежцам и скажи деду, что мне не нужно никакого пересмотра суда, чтоб от всей души жалеть, что он потерял столько лет своей жизни без пользы для России; но он сам знает, сам пишет мне, что я не мог поступить иначе, как поступил. То ли мне ещё советовали? Ещё скажи деду, что распоряжение о свободном выезде его из Пинеги сделано и нынче же отправляется с фельдъегерем; что он может ехать, куда желает, но что, я непременно надеюсь, что по окончании этой кампании он приедет ко мне — посмотреть на принадлежащий нам Финский залив и на новую столицу России. Что-то скажет великий Голицын, увидев, что там, где десять лет тому назад были непроходимые болота, вырос теперь очень порядочный городок? Что скажет великий Голицын, увидев русский флот в Балтийском море?»

«Государь, — отвечал я, — великий Голицын, не видав ещё ни Петербурга, ни Кронштадта, ни Балтийского флота, знает, однако, кого надо называть великим».

   — Ты так отвечал ему? — спросил князь Михаил Васильевич. — Ай да племянник! Эким куртизаном сделался за границей! Что ж, ответ этот, верно, не повредил тебе?

   — Напротив, дядюшка. Государь пристально посмотрел мне в глаза и самодовольно улыбнулся.