Царский изгнанник

Марфочка, дрожа от волнения, едва была в силах добежать наверх.

   — Неужели, Агафья, — спросил она, — дедушка так плох? Неужели нет никакой надежды?

   — Горе-то какое, бедная моя княгинюшка! — отвечала Агафья. — И горе неминуемое: коль Бог и даст ему получше, так надолго ли?.. Не нынче-завтра... уж года такие!

   — Пойдём, Тавифа, — сказала Марфочка, взяв дочь на руки, — пойдём прощаться с дедушкой. Он умирает... Боже мой! Не может быть, чтоб дедушка умирал!.. Ты тоже у меня умирала, Еленка... — Марфочка остановилась... «А что, если б у меня теперь спросили, — подумала она, — если б мне дали выбирать?..»

Марфочка крепко прижала дочь свою к себе.

   — Молись, чтобы дедушка выздоровел, Еленка, — сказала она. — Бог услышит твою ангельскую молитву... Неси её вниз, Агафья, а то я уроню её: ноги подкашиваются!..

Когда Елену посадили на постель князя Василия Васильевича, он уже начинал бредить, но он узнал её, попросил отца Савватия поднести её к его лицу, поцеловал её в лоб, перекрестил и посадил перед собой. Девочка смотрела на него большими, серьёзными глазами, как будто понимая важность происходившего вокруг неё. Княгиню Марфу Агафья увела в соседнюю комнату, сказав, что её слёзы могут встревожить больного. Князь Михаил, тоже расхварывающийся, с мрачным видом стоял у изголовья деда, удерживая слёзы или утирая их, когда не мог с ними сладить и когда они застилали ему глаза. В эту минуту ему припомнилось, как двадцать пять лет тому назад он уезжал с Серафимой Ивановной за границу, как он плакал в Туле, прощаясь с дедушкой, как дедушка перекрестил его и сказал ему что-то очень грустное, от чего он, Миша, ещё больше расплакался.

«Вот... вот, — думал он, — дедушка сейчас скажет то же самое Еленке...»

   — Перекрести и ты Еленку, отец Савватий, — сказал князь Василий Васильевич иеромонаху... — благословение твоё принесёт ей счастие.

«Нет, не то сказал тогда дедушка, — подумал князь Михаил, — а вот сейчас, сейчас скажет...»

   — Да благословит тебя Бог, дитя моё! — сказал отец Савватий, осеняя Елену крестным знамением. — Да сохранит Он тебя на радость отцу, на утешение матери! Да поможет Он им взрастить тебя в страхе Божием и в правилах христианских! Да соделает Он тебя во всём подобной твоей матери...

   — Что-то будет из тебя, дитя моё? — сказал князь Василий Васильевич, прерывая иеромонаха. — Да исполнится над тобой благословение отца Савватия: расти во всём похожей на свою мать! Издалека вернула она тебя, Тавифа; да никогда не раскается она!..

   — Дедушка! Что вы говорите! — закричала Марфочка, стремительно подбегая к постели.

   — Оставь, Марфа, — сказал князь Михаил, — дедушка должен был сказать это, я помню... я узнал...

И, упав на кресло, князь Михаил Алексеевич зарыдал так же, как двадцать пять лет тому назад Миша рыдал в Туле.

Бред князя Василия Васильевича всё усиливался; скоро он перестал узнавать окружающих. Вечер прошёл в страшной тревоге; красногорский врач продолжал настаивать на кровопускании. Ведмецкий, выведенный из терпения, объявил ему, что он такого упартэго[51] монаха никогда не видзял и что пустить крэвь князю и забить[52] его — одно и то же. Он принёс из своей походной аптеки какую-то склянку и дал князю принять из неё двенадцать капель в красном вине. Больной минут через десять после приёма перестал метаться, начал засыпать и проспал до рассвета.

   — Мне получше, Марфа, голова посвежее, — сказал он, проснувшись, — а ты так и не ложилась?

   — Нет, дедушка, мы все спали сидя. Только отца Савватия уговорили прилечь; вон он спит ещё... поспите и вы немножко. Ещё очень рано: сейчас пять часов пробило.

   — Я слышал... и, не знаю отчего, мне представилось, что я в последний раз слышу бой этих часов, мне, однако, гораздо лучше, только бок что-то побаливает... А где муж твой?

   — Наверху, с Еленкой, — отвечала Марфочка, боясь сказать деду, что князь Михаил накануне заболел довольно серьёзно и всю ночь был в бреду, — он только что заснул; и вы поспите, дедушка; пан Ведмецкий сказал, что если вы поспите часов двенадцать сряду, то вам не нужно никакого лекарства.

Князь Василий Васильевич закрыл глаза и пролежал, не открывая их, около получаса.

   — Нет, не спится, Марфа, — сказал он, — бок очень болит, так и стреляет, уж не воспаление ли опять?

Ведмецкий, на которого после действия, произведённого его каплями, начинали смотреть как на очень искусного врача, скромно объявил, что хотя он цо-кольвтьк[53] се-учил[54], однако он не есть настоящий доктор, что дать князю ещё капель он се-бои[55] потому что князь очень слаб, что гораздо б полезнее дать ему порошок з меркуриуша слодкиего[56]; но что и этот порошок вряд ли поможет; что вообще надзпи[57] на выздоровление князя очень мало; но что спробовать належи[58].