Царский изгнанник

Не имея меркуриуша в своей аптеке, Ведмецкий поехал составлять порошок в Красногорский монастырь. Вскоре после его отъезда больной впал в бред и начал метаться, голова его горела, перекидываясь то в ту, то в другую сторону, боль усиливалась при каждом движении, и стоны становились всё громче и громче. Не прошло получаса с отъезда Ведмецкого, как положение князя Василия Васильевича сделалось совершенно безнадёжным даже в глазах Марфочки, желавшей надеяться до последней минуты; до прибытия порошков оставалось три часа, коль не больше. Попробовали дать ещё двенадцать капель из склянки Ведмецкого; но они не успокоили больного, как накануне: подремав минут десять, он опять заметался и вскоре впал в беспамятство, похожее на агонию. Врач-монах продолжал настаивать на кровопускании, и, — нечего делать, — надо было на него согласиться... После кровопускания сделался обморок...

   — Это конец, — сказал отец Савватий, перекрестившись, — грех мне, что я не подумал причастить его перед кровопусканием!

Очнувшись, князь Василий Васильевич глазами искал кого-то. Отец Савватий подвёл к нему внучку:

   — Побудь около него, княгиня Марфа Максимовна, — шепнул он ей, — я схожу за запасными Дарами...

   — Нет, это ещё не конец, а скоро конец, — сказал умирающий. — Прощай, Марфа. Дай мне руку; положи её вот сюда, на голову: мне легче, когда рука твоя на моей голове...

Марфочка обливалась слезами, едва держась на ногах. Агафья поддерживала её. Князь Михаил, через силу сошедший сверху, чтобы проститься с дедом, сидел в кресле, укутанный в шубу, и воспалёнными глазами смотрел на происходящее вокруг него.

   — Прощай, моя Марфа, — говорил князь Василий Васильевич, — и ты, Миша, прощай; береги и цени своё сокровище. Не забывай, что я говорил тебе. Держи себя подальше от двора: не сладить тебе с царедворцами...

   — А как Альтона-то горела, — сказал князь Михаил, бредя и очень слабым голосом. — Барятинский, верно, догонит Штенбока в Гузуме и повесит его.

   — Теперь оставьте меня на минутку с отцом Савватием, — сказал князь Василий Васильевич, не расслышав слов своего внука. — А после исповеди приходите опять... Отец Савватий, я готов, — обратился он к святому отцу.

Исповедь продолжалась меньше минуты. Так как князь Василий Васильевич говел на второй неделе поста, то новых грехов у него накопиться не могло. После причастия больной ободрился.

   — Тяжело тебе стоять надо мною, Марфа, и смотреть, как я умираю, — сказал он внучке, — но зато как мне легко умереть на твоих руках!

Марфа ничего не отвечала и, глотая слёзы, держала руку на лбу у умирающего.

   — А бумаги мои, — сказал он, — так и остались неуложенными. Прибери их, Марфа, после меня; ты знаешь, какие надо сжечь и какие оставить... Ах! Я чуть было не забыл сказать тебе... — Жар и бред начинали опять усиливаться, голова, всё чаще и чаще освобождаясь из-под руки Марфочки, опять начала метаться из стороны в сторону... — Что, бишь, я хотел сказать тебе, Марфа... Да, о бумагах: там, над столом, в потаённом ящике... Где сыновья мои?.. Позовите их сюда... А ты, царевна, зачем пришла сюда со Щегловитовым? Зачем вы выдали Мишу Серафиме Ивановне?.. Позови отца и дядю, Миша... Ах, Миша, Миша, бедный мой Миша! Попался ты к Серафиме Ива...

   — Да нет! — закричал князь Михаил пронзительным голосом. — Если б Серафима Ивановна была под Фридрихштадтом или в Альтоне, то Сусанне незачем было бы... Пётр пригвоздил бы её циркулем к ландкарте, и Серафима Ивановна не могла бы...

   — Ишь, грех какой! — сказала Агафья. — Как они оба заколобродили!..

   — Конечно, не могла бы, — говорил князь Василий Васильевич слабеющим с каждой минутой голосом, — конечно, Серафима Ивановна не может быть на русском престоле. У Петра есть сын... Зачем царствовать племяннице?.. Миша! Как нарядили тебя!..

   — Читай отходную, княгиня Марфа Максимовна, — сказал отец Савватий, положив книгу на стул и подводя Марфочку к стулу. — Я пойду уложу князя Михаила и сдам его на руки Агафье, а ты читай эти молитвы, и да усладят они последние минуты отлетающей от нас души праведника!

Марфочка, очень встревоженная болезнью своего мужа, но подкрепляемая мыслию, что может облегчить участь деда, облокотилась на стул и начала читать страницу, открытую отцом Савватием.