Царский изгнанник

В присутствии отца Миша не наказывался: отец любил сына и не любил крика и шума в доме. Но это не только не облегчало участи бедного ребёнка, но делало её иногда ещё несноснее: Миша даже приметил, что по вечерам, вслед за выездом отца из дома, ему доставалось гораздо больше, чем утром, когда отец работал у себя в кабинете или уезжал на службу; это сбивало бедного мальчика с толку: он не знал, радоваться ли ему присутствию отца или огорчаться им, часто, двух или трёх лет от роду, ласкаясь к отцу, Миша призадумывался, что будет после его отъезда. Иногда он просил отца остаться на весь вечер и поиграть с ним; но просьба эта редко исполнялась: отцу надо было спешить к какой-нибудь немочке на Кокуй.

Раз как-то вечером князь Василий Васильевич неожиданно приехал к сыну, князю Алексею, и ни его самого, ни жены его не застал дома. Мише только что минуло четыре года, и, кроме него у княгини Марии Исаевны были ещё сын и дочь. Князь Василий Васильевич вошёл в детскую. Няньки в это время мыли детей, и дедушка не замедлил увидеть на них несомненные признаки системы воспитания своей невестки. Как истый дипломат, дипломат, три года спустя перехитривший посланников короля Яна Собеского, князь Василий Васильевич не показал нянькам и виду, что он что-нибудь заметил, но, встретившись на другой день со своим сыном, он повёз его к себе и, запёршись с ним в кабинете, рассказал ему всё, что видел накануне.

   — Любишь ли ты свою жену или не любишь, — сказал он сыну, — хорошо ли живёшь ты с ней или дурно — это ваше дело: я в семейные отношения ваши никогда не вмешивался; но, сколько я тебя знаю, князь Алексей, ты не можешь хотеть, чтобы твоих детей били так беспощадно, как бьёт их твоя жена; если б это делалось с твоего согласия, то я должен бы был вмешаться в это дело и заступиться за маленьких мучеников, из коих — вникни в это — старшему четыре года, а младшей всего одиннадцать месяцев! Суди, как приятно протекли для Миши эти четыре года, считающиеся обыкновенно невиннейшим и счастливейшим периодом жизни.

Князь Алексей Васильевич, слушая отца, краснел, бледнел и кусал губы.

   — Успокойся, батюшка, — сказал он ему, когда он кончил, — этого больше не будет, я тебе ручаюсь...

Нежно любящему отца и детей своих и нимало не любящему жены князю Алексею Васильевичу распорядиться в этом деле было нетрудно: в тот же вечер Миша, видя отца ласковее обыкновенного, попросил его не уезжать, и отец согласился и весь вечер провёл с детьми. На следующий вечер детям делали ванну. Отец собирался было выехать, но раздумал и вместе с женой пошёл в детскую. Увидев на детях своих рубцы, и свежие, и подживающие, князь Алексей грозно спросил у жены, что это значит. Княгиня Мария Исаевна смутилась, оторопела и притворно развязным тоном отвечала по-французски, что нельзя же иногда не наказать детей, что они капризничают, шалят и, пожалуй, совсем избалуются. Князь Алексей промолчал и вышел из детской.

После ванны он позвал к себе в кабинет жену, детей и всех трёх нянек.

   — Что, Миша, — спросил он у сына, — мать часто сечёт тебя?

   — Нет, не цясто, — отвечал Миша, — нынце ни йазу не секья, и вцейя тозе не секья; ты игьяй с нами.

   — А когда я не играю с вами, то сечёт вас мать?

   — Сецёт... нет, никойда не сецёт, — отвечал бедный мальчик, со страхом глядя на мать.

   — Что это за допрос? Разве ты хочешь поколебать материнский авторитет? — спросила княгиня Мария Исаевна.

   — А с каких пор грубая сила называется материнским авторитетом? — сказал князь Алексей по-русски. — Смотри, бедная Маша — ей ещё и года нет, а она вся в рубцах! И неужели ты хоть минуту могла думать, что я не прекращу этих гадостей?..

   — Вместо того чтобы так обращаться со мною при этих няньках, ты лучше сделал, если б отослал меня к моим родителям...