Царский суд. Крылья холопа

   — Не шути, Малюта. Грех шутить в смертный мой час.

   — Сказываю, беги.

Торопливо поднялся, загремел тяжёлым затвором. Открылась потайная дверь. Вдалеке, из узкой щели, заструился белёсый свет.

Курлятев просиял. Надежда выбраться на волю хмельной волной ударила в голову.

   — Доколе живота даст Господь — слуга я тебе... А приду на Литву...

   — Иди... не мешкай, боярин!

И вытолкнул узника.

Тотчас же с шумом захлопнулась дверь. Василий Артемьевич ступил на половицу и вскрикнул. Стены зашевелились.

   — Малюта! Малюта!

Из подвала едва донеслось сквозь жуткий смешок:

   — Боярин! Боярин! А и выдумщик царь. Всё бы ему на Руси ладить, как на Неметчине.

Стены сдвигались. Курлятев уже различал на них тёмные пятна крови и целый лес остроконечных железных шипов.

Мутился рассудок. По спине бежал ледяной озноб, жгло во рту, и на лбу проступила испарина. Собрав последние силы, приговорённый застучался отчаянно в дверь.

В ответ придушенно долетел сладострастный смешок.

   — А и выдумщик царь... как придёшь на Литву...

Малюта облизнулся, нажал рычаг.

С треском столкнулись стены и медленно снова раздались.

Сплюснутый, истерзанный мясной ком беззвучно упал.

На полу запеклась кровь, такая же тёмная и набухшая, как вино на скатерти в трапезной, пролитое царём.

ГЛАВА VIII

Никишку и Фиму заперли в амбаре при льнотрепальне. Они лежали друг против друга, в цепях, приделанных к стенам.

Всю ночь провёл Никишка в бреду. Фима пыталась дотянуться до больного, железный ошейник резал горло, и не пускала короткая цепь.

Изредка, сквозь тяжёлые стоны, холоп вскидывал головой, щупал мрак широко раскрытыми, невидящими глазами, испуганно хрипел:

   — А крылья пошто? Их на дыбу пошто?

Порывисто вскакивал, тяжело звякали звенья цепи, туже стягивался ошейник.

Фима в страхе крестилась, стараясь казаться спокойной, срывающимся голосом просила:

   — Примолкни, Никишка... никого-то тут нету... чудится, Никишка, тебе.

Тот стихал, вытягивался на соломе, лицом вниз, руки торопливо прятал на грудь, боялся, что сейчас привяжут к ним верёвки от дыбы.

Под утро он пришёл в себя.

   — Химушка...

Радостно улыбнулась девушка, протянула руки вперёд.

   — Никиша...

Он облегчённо вздохнул.

   — Ан и пытке конец.

И горячо, точно хотел себя убедить:

   — Пошто им ещё мучить меня? Ей-ей, конец.

Зло ухватился за ошейник.

   — Ежели б, сусло в щи, обруч сбить можно.

Неслышно открылась дверь. Ослепил резкий свет. Вяземский подошёл к Никишке.

   — Жив, умелец!

Повернулся к Фиме.

   — А девка-то удалая. Аль минула дыбу? — И строго продолжал:— Минула, сказывай?

Неопределённо покачала Фима головой.

Келарь ухмыльнулся.

   — Оно и видно, ещё не висела... погоди, доберёшься. — Затем обратился к Никишке: — Жив, выходит?

Тот приподнялся с земли.

   — С чего бы и живу не быть? — Показал рукой на ошейник. — Обруч токмо одолел нас совсем.

Келарь приказал стрельцам расковать заключённых.

Освобождённые от цепей Никишка и Фима вышли под конвоем на двор. Они еле передвигались. Конвойные подталкивали их.

На льнотрепальне Вяземский постучал пальцем по фландрскому колесу.

   — Можешь наладить?

Холоп пощупал рычаг, приподнял крышку, скрывавшую механизм, восторженно застыл.

   — Ну и диво, сусло те в щи!

Келарь нетерпеливо постёгивал в воздухе плетью.

   — Можешь?

   — Дай срок.

Благоговейно дотронулся до пружины, затуманившимися глазами оглядел рычаг и колесо.

Фима скрылась в толпе работниц, со страхом ждала результата осмотра.

Вертельщики сдержанно перешёптывались, с сожалением поглядывали на Никишку. Два стрельца ждали приказа Вяземского увести заключённого.

Холоп обошёл вокруг станка, ещё раз склонился над механизмом, уверенно нажал рычажок.

   — Прикажи колесо вертеть.

Келарь присвистнул.

   — Не вертится оно. Скоморох ты, я вижу.

Никишка раздражённо мотнул головой, ткнул в плечо приказчика, повелительно крикнул:

   — Верти.

Он одной рукой поддерживал расшатавшуюся ось, другой — настойчиво тянул к себе рычаг, зорко следил за тем, как вздрагивали и отскакивали от резьбы маленького колёсика заострённые книзу колышки и бессильно вытягивалась пружина.

Наконец выпрямился, задорно уставился на келаря.

   — Ан могу.

Поискал в толпе Фиму, позвал.

Опричник сердито помахал плетью перед лицом.

   — И без девки управишься!

Холоп решительно отошёл от колеса. В воображении мелькнули амбар, ошейник, тяжёлая цепь, приделанная к стене, липкий мрак подземелья.

   — Один не слажу с басурмановым колесом.

Келарь скривил насмешливо губы.

   — Али вольготней с девкой под секиру идти? — И, подумав, продолжал:— Однако уважу. Пускай по-твоему.

Остро взглянул, погрозил пальцем.

   — Ну, а ежели колесо не пойдёт, самого колесовать буду... Слышал?

И вышел, сопровождаемый стрельцами.

Никишка, посвистывая, принялся за разборку механизма.

Вечерело, когда царица подъехала к льнотрепальне. На пороге её встретил довольно ухмыляющийся келарь.

   — Готово?

   — Готово, царица!

Окружённый толпою рабочих, Никишка что-то оживлённо разъяснял. Неожиданно раздался громовой голос с крыльца:

   — Ца-ри-ца идёт!

Все пали ниц.

Темрюковна торопливо подошла к колесу. Никишка стоял перед ней, разинув от удивления рот. Телохранитель больно ущемил его за ухо.

   — На колени, смерд!