Царский угодник. Распутин

Распутин скатал из кусочка хлеба крошечный колобок, помял его и кинул себе в рот, потом согласно наклонил голову — ответ Хвостова он принял. Сощурил один глаз.

   — Скажи теперь, милый, а в каких отношениях ты находишься с Илиодоркой?

Это был главный вопрос, который Распутин хотел задать Хвостову, и Хвостов ждал его.

   — Илиодор — человек управляемый, — сказал он.

   — Кем? — быстро спросил Распутин.

   — В частности, мною. То, что я скажу Илиодору, то он и сделает. Не бойся Илиодора. У всякой гадюки можно выдрать ядовитый зуб, и она будет безвредна. Так и Илиодор. Илиодор замолчит и беспокоить тебя больше не будет.

   — А если я потребую, чтобы Илиодор был арестован, ты исполнишь это?

   — Как, каким способом это исполнить, подскажи, святой отец. Если бы Илиодор находился в России — исполнил бы непременно, но он бежал в Христианию, он сейчас в Норвегии, и мне до него не дотянуться. Увы!

   — А если его оттуда выкрасть?

   — Будет межгосударственный конфликт. В условиях войны с немцами — штука серьёзная.

   — Тогда как же ты заставишь его замолчать?

   — Заставить замолчать проще, чем выкрасть. Есть деньги, а раз они есть, то, значит, его можно припугнуть, есть дипломатические каналы давления на Норвегию, а раз они существуют, то Илиодора можно вообще изолировать или загнать за Можай — в Канаду, в Аргентину или в Африку к людоедам.

   — И что, его там могут сожрать? — с неожиданным любопытством спросил Распутин, перекрестился: — Свят, свят, свят!

   — Запросто могут. А из черепа сделают кубок для бананового вина.

   — Ну что ж... В таком разе Илиодорку будет жалко: какой-никакой, а всё православный человек, живая душа...

   — Если Илиодорка узнает, что я против него, то он сам испарится, исчезнет, как дух, — сказал Хвостов, — тебе не придётся его больше бояться.

   — Да я и не боюсь, — Распутин шевельнул плечами, снова ухватил своими тёмными, с неостриженными ногтями пальцами кусок мягкого хлеба, привычно скатал из него крохотный колобок, кинул себе в рот. — Чего мне его бояться-то? Но ощущение опасности, того, что кто-то смотрит тебе в спину и точит нож, есть. Только это и есть, а с остальным всё в порядке. — Распутин взял бутылку с мадерой, налил себе до краёв в фужер, красноречиво тряхнул опустевшей посудиной.

Хвостов сделал знак прислуге, на столе через несколько секунд возникла новая бутылка.

   — Прошу! — сказал Хвостов.

   — Произнеси слово хорошее... Чего пить впустую! — потребовал Распутин и, не дожидаясь, когда Хвостов заговорит, отпил немного вина, восхищённо почмокал губами. — Хорош-ша мадерца. Какчественная!

   — Качественная, — поправил Хвостов.

   — Я и говорю...

   — А тост будет такой, — Хвостов поднял хрустальную стопку. — За здоровье Григория Ефимовича, за то, чтобы он всегда радовал друзей, и прежде всего — царя-батюшку. — Хвостов чуть привстал на стуле. — А с ним — и всех нас. Долгие лета тебе, святой отец! — Хвостов чокнулся с Распутиным, и, когда тот потянулся к губернатору для поцелуя, Хвостов на мгновение замялся, лицо его брезгливо передёрнулось — хорошо, что Распутин, опьянев, не заметил этого, — потом взял себя в руки и ответно потянулся к «старцу»

   — Вот мы и заключили союз, — сказал Распутин.

   — А я могу его освятить, — подал голос Варнава, — чтобы он крепче был.

   — Белецкого ты конечно же знаешь? — спросил Распутин у Хвостова. — Начальник департамента полиции который...

   — Конечно, знаю... Как не знать!

   — Он будет у тебя заместителем, — сказал Распутин, — товарищем, значит... Годится?

   — Годится, — согласился Хвостов.

   — Ну и лады, — Распутин вновь потянулся к бутылке. — Это дело требует вспрыснуть и зажевать... Чего там у тебя ещё из еды есть? Икра чёрная, давленая, имеется?

   — Паюсная? Найдём.

   — Давай сюда эту парусную! Очень люблю такую икру. Особенно если посол слабый. В такую икру хорошо добавить чуток сахара — дольше храниться будет. И вкус у неё нежный, очень нежный, полгода держаться будет.

   — Принесите паюсной икры, — приказал Хвостов прислуге, добавил, повысив голос: — Полное блюдо!

Икру принесли в большой латунной миске с витыми серебряными ручками, в гору икры на манер флага была воткнута большая ложка с золочёным черпачком.

Обед продолжался ещё два часа, после чего Распутин с Варнавой удалились в покои — отдыхать.

Царская семья имела два двора: один двор принадлежал Николаю Второму и Александре Фёдоровне, второй двор — матери Николая, вдовствующей императрице Марии Фёдоровне, оба двора враждовали друг с другом. И если первый двор принимал Распутина как родного, привечал его и почитал, то второй двор — ненавидел.

Николаю Второму приходилось трудно. По характеру своему он был очень мягким, уступчивым человеком, простым, без венценосной напыщенности — многие, кто с ним встречался, разговаривал, видели в Николае не царя, а обычного мужчину, прожившего нелёгкую жизнь, хорошо понимающего, что такое боль и беда, что такое слёзы и как окрыляет иного подмятого, искалеченного буднями человека маленькая радость.