Царский угодник. Распутин

Потом он дважды приходил к нему на могилу и клал большие букеты цветов, стоял некоторое время молча, щурясь, будто ему резало глаза, затем уходил. Он не был впрямую виноват в смерти Орлова, хотя ясно, что тот умер от приступа ностальгии, болезни, которой подвержены только русские люди, от унижения, от осознания того, что очутился в почётной ссылке, хотя и служил царю верой и правдой, как не была впрямую виновата и чопорная, с надменной душой матушка Николая, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, по прозвищу Гневная, но всё-таки вина лежала на них обоих, на царе и его матери.

Он соскучился по Альхен, по её огрубевшим рукам, по тихим песенкам, которые она пела ему на немецком языке и, вспоминая своё детство, невольно прикладывала к глазам платок, по огню большого камина, у которого любил сидеть с Алёшей.

Царский поезд почти не останавливался на станциях, хотя Николая Второго там ожидали депутации почётных граждан с хлебом и солью, — тормозил только, чтобы заправиться водой, углем да дать возможность смениться паровозной бригаде, которая следовала вместе с поездом, — одна смена уходила на отдых, вторая заступала, наскоро проверяла буксы, колёсное хозяйство, тормозную систему, усталый паровоз давал длинный, хриплый гудок, и царский поезд следовал дальше.

Усталость гнездилась во всём теле Николая, отзывалась нытьём и болью в каждой косточке, ему не хотелось никого видеть, хотелось просто побыть одному — он устал не только физически, он устал от лиц, которые видел в Ставке каждый день. Ставка — это не Царское Село, не дом, где можно спрятаться за портьерой ибо тихо посидеть у камина. Ставка — это узкое место, пятачок с бешеным ритмом жизни, с гарканьем пьяных офицеров, с ночной стрельбой — это казачьи разъезды отгоняют подальше подозрительных людей, с рёвом грузовых и легковых автомобилей, там царит атмосфера, в которой даже нельзя забыться.

Николай иногда по нескольку часов не мог уснуть — сколько ни тщился, ни призывал к себе сон, ни вспоминал своих домашних, Альхен, девочек и Алёшу, ни выравнивал в себе дыхание, стараясь, чтобы сердце не билось оглушающе громко — так, что его стук слышит, кажется, половина штаба, — а заснуть никак не мог.

Сон приходил где-то в четыре, в пять часов утра, когда ночное небо начинало сереть, а звёзды из крупных, ярких, будто хорошо начищенные пуговицы на генеральской шинели, превращались в серенькое невзрачное сеево, речным камешником проступавшее в выси.

Царь задержал своё дыхание, услышал, как в висках, в мышцах и артериях, в самих костях больно забилось сердце, помял пальцами простуженное горло и задал себе вопрос: счастлив он или нет?

Нет, не счастлив. Возможно, он чувствовал себя бы по-иному, сохрани добрые отношения с матерью. Но эти отношения уже никогда не восстановить. Из-за Альхен. И чем дальше — тем хуже, тем шире пропасть.

Дело дошло до того, что даже в конвойную службу, в охрану, царь перестал брать русских людей, дворян, боясь, что они его предадут, подставят под револьверное дуло или допустят к его столу отравителя.

Конвойные офицеры у него — сплошь кавказцы. Князь Дадиани, которого Николай любил за преданность, бесшабашность, способность кутить всю ночь, не смыкая ни на минуту глаз, а утром трезвым как стёклышко, с чистым, совершенно лишённым усталости лицом явиться на службу и, если понадобится, не вылезать из седла до вечера, сопровождая царя. Гогоберидзе, Абашидзе, Дадиани — царь знал тех, кто сопровождал его в поездках, охранял, готов был прикрыть от пули, вытащить из огня, из смятого в железнодорожной катастрофе поезда, из воды, если он неожиданно окажется там, знал не только по фамилии, а и по именам.

Сменив русский конвой на кавказский, царь неожиданно услышал новость: сердитая матушка его, вдовствующая императрица, тоже перестала доверять своему конвою — мрачным русским дворянам, и также собиралась сменить его на кавказский, но сын опередил её.

Кавказцы оказались неподкупными людьми, но они были чужими в России и побаивались её, из боязни часто вели себя нагло, хватались за шашки и пистолеты, хамили — и не всегда чувствовали себя в Петрограде уютно. И единственной своей защитой считали царя, а царь самым верным, самым надёжным своим прикрытием — кавказцев.

Кроме кавказцев — в основном князей и высокородных дворян из Грузии, в его конвое были ещё татары.

Хотя и должен был занять российский престол старший брат Николая Георгий[35], но не занял — Георгию не повезло, он умер совсем молодым, мальчишкой ещё, от туберкулёза. Коварная болезнь прочно сидела в нём, она затаилась, хотя все считали Георгия вылечившимся, но стоило ему принять участие в велосипедных гонках, как он оказался вычеркнутым из жизни — его начало выворачивать наизнанку кровью, он выплёвывал собственные лёгкие чёрными кровяными сгустками, стонал, не понимал, что с ним происходит, и плакал. Умер вдалеке от родного дома — в Абастумане.

Не стало старшего сына — и мать поутихла, сделалась скорбной, вялой, глаза у неё угасли, исчез из них яростный глубинный свет, которого Николай всегда побаивался.