Царский зять (3)

А я делаю ставку на тех, кого вы «чернью» презрительно именуете. И «троянского коня» вам пригоню в лице моих реестровых запорожцев. И патриарх Мефодий через священников народу начнет мои «уложения» разъяснять — так что с «полковников» и старшины крепостники не появятся, хотя они к этому стремятся. Будет вам и птица обломинго, и песец, северный полярный лис!

Юрий выругался — он давно пришел к выводу, что Малая Русь состоится только в том случае, если всю прежнюю, так называемую, «элиту», что правит, убрать повсеместно. И начать с гетмана и его окружения!

Интерлюдия 4

Коломенское

16 октября 1681 года

— Что закручинился, Феденька, сокол мой ясный?!

Теплые руки жены обвили шею молодого царя, тот ответно погладил их своей ладонью. Отложил в сторону письмо зятя, и уже крепко обнял супругу, с которой был по-настоящему счастлив.

— Любимая моя, светик в оконце!

В июле Агафья родила крепкого мальчика, которого назвали Ильей. Роды были тяжелыми, и если бы не те два лейб-лекаря, что были отправлены еще в мае царем Юрием, то могло бы произойти худшее. Однако грамоты от Юрия и Софьи, недавно благополучно разрешившейся от бремени, произвели на Федора сильное впечатление.

За прошедший год он стал ощущать себя значительно лучше, будто не было болезни, что терзала его с детства. Молодой монарх окреп, возмужал, практически все время проводил с женой в Коломенском, в любимом загородном дворце отца. Тут ему всегда из кухни подавали предписанные Юрием блюда, юноша постоянно совершал верховые прогулки, и радовался каждому прожитому дню, почти не страдая от прежних хворостей.

Да и о том, что греческие лекари называли «гигиеной», пришлось всерьез озаботиться — дворец, и особенно комнаты царицы и царевича мыли с мылом ежедневно, все служивые и слуги чистили зубы и надевали постиранную со щелоком одежду, ели чистыми руками. С насекомыми — вшами, клопами и тараканами — повели безжалостную борьбу.

Так что, видя, что советы зятя пошли на пользу, Федор Алексеевич их старательно придерживался, для чего и перебрался в Коломенское. И понял, почему его отец старался при любой возможности, перебираться именно сюда. В Москве православные цари были связаны множеством условностей, значительная часть дня, начинающаяся перед рассветом и заканчивающаяся лишь после полуночи, уходила на скрупулезное выполнение весьма строгих религиозных предписаний.

Монархи находились постоянно на виду, за ними внимательно смотрели тысячи глаз. И малейшее отступление в утвердившихся канонах, не важно будь плохое самочувствие или необходимость в государственных делах вызывала тысячи пересудов. И порой десятки настойчивых вопросов от бояр и священников, включая самого патриарха Иоакима, весьма ревностно относящегося к молодому царю.

Да и устоявшиеся традиции затрудняли самое простое житейское общение с любимой женой — все делалось по обычаю, весьма тягомотному. Даже быстро ходить монарху запрещалось, а лишь шествовать, да еще быть поддержанным под локотки боярами. Любой молодой человек взвоет под такой назойливой опекой. А вполне понятное стремление отказаться от нее вызывает у всех искреннее удивление — «царь-батюшка должен себя вести соответственно древним канонам!»

К счастью, Агафья сама не горела желанием проводить время на женской половине дворца, пропахшей ладаном и благовониями, которые не могли перебить запах от вони многочисленных старушек — всяких приживалок, повитух, мамок и нянек. Сонмища огромного, которое приводило молодую царицу в ужас — гордая панночка взирала порой на них так, будто увидела навозную кучу с клубком шипящих змей.

Желание было обоюдным — через несколько недель после свадьбы молодожены сговорились уехать в тихое пристанище, благо Коломенское подходило как нельзя лучше. Здесь можно было пренебречь навязываемыми традициями — носить полюбившееся польское платье, многие стали брить бороды, и даже курить табак. Папиросы базилевса Юрия Льва, которые по сотне штук продавались в красивых коробках с золотым тиснением «Царские», расходились среди служивого люда, особенно воевавшими с турками под Чигирином, мгновенно.

Даже в знатных боярских домах многие ставили их в горницах и светлицах, беря пример у молодого царя. Заодно вешали на стены картины в золоченых рамках, где изображалось посрамление басурман и восхваление побед православного воинства.

Примеру царицы последовали и боярыни — польская одежда входила в моду, как и «новорусская» — но та больше у простых людей, ибо серебряное шитье было скромным, а золотое почти не использовалось. Зато всевозможная утварь из южного Галича буквально расхватывалась у купцов и торговцев, которым чуть ли не рукава отрывали.