Царский зять (3)

— «Людоловов» не осталось как таковых. Кто из них не успел удрать из здешних мест, нашел тут свою погибель. Всех истребили — не только за то зло, что сотворили они, но и другим работорговцам в назидание. Чтобы пример перед глазами был живой. Ты меня много раз спрашивала, почему я ношу медный крестик, вот этот…

Юрий остановился, хорошо чувствуя напрягшееся тело жены. Софья лежало тихо, ему казалось, что женщина и дышать стала через раз. Он погладил ее ладонью по плечу и негромко заговорил:

— Гезлев я повелел переименовать в Евпаторию, а Кафу в Феодосию. Там были невольничьи рынки, а потому память о том нужно стереть, но так, чтобы все помнили, что творилось на земле Крыма. А ненависти к татарам нет — несколько тысяч спокойно живут на Салгире, они не мучили невольников. Как и те, примерно десять тысяч ногайцев, что под рукою мурзы Мехмета кочуют — они сами выбрали с кем им жить. И в своем полном праве, как в молитвах, так и в укладе. Держава принимает всех, и дает покровительство, сохраняя уклад и быт любого народа. Только защищай ее, и живи так, чтоб другим не мешать. Вот и все…

— Милый мой, что ты пережил, — тихо прошептала жена, но Юрий положил ей ладонь на губы:

— Так вот о крестике. Я видел, как умучили несчастную полонянку, девчонка еще, а ее изнасиловали зверски, все нутро порвали. Мне приказали ее унести и бросить на съедение собакам и шакалам. Отнес несчастную в степь не совсем и далеко, там камней было много. Нашел расщелину — могилу в камне не выкопаешь. Сижу, и тоска берет — она живая еще, нужно убить — нож у меня с собою был, украл у хозяина. Блин, вот как рабская доля впивается в душу — хозяин!

Юрий хотел сплюнуть, но не смог. Только повернулся на бок и негромко сказал:

— Ты о таком не должна знать, прости. Пойду, покурю, а то тоска на сердце пришла, жуть берет, даже заплакать хочется.

— Лежи, родной, я сейчас, — Софья быстро встала с постели, подошла к шкафчику, и к удивлению Юрия, извлекла папиросу. Неумело, даже не смяв картонный мундштук, прикурила ее от свечи, закашлялась. Прихватила со столика небольшую хрустальную чашку и вернулась к постели.

— Кури здесь, родной — пусть хоть раз запах табака в нашей опочивальне будет. И прошу — расскажи дальше.

Юрий несколько раз пыхнул папиросой, немного успокоился и заговорил, медленно роняя слова:

— Понимаю, что девчонка мается, гниет вся внутри — избавить от мучений лютых надо. А рука не поднимается, хотя убивал до этого, приходилось. А тут она глаза открыла, сказала, что ее Варварой зовут. И попросила крестиками поменяться — надел ей на шейку свой деревянный, взял ее медный, и поцеловал, как надобно. Губы у нее холодеть уже стали. Избавила меня моя сестрица крестная от греха тяжкого, попросила мучителям отомстить. Да сказала, что дочь однодворца из-под Острогожска.

Юрий несколько раз пыхнул папиросу, выкурив ее полностью за несколько затяжек, затушил окурок. Софья плакала, хотя эта сильная и уверенная в себе царица подобного не позволяла.

И тихо произнесла, глотая слезы:

— Теперь я понимаю, почему ты нашу дочь ее именем назвал. Прости, не знала, ты никогда не говорил мне…

— Моя крестная сестренка сил придала, когда самого должны были пытать и убить после мук. Но я убил хозяина, и сотню раз бы такое сделал. И многих убил в том кочевье поганом!

Юрий выругался — он не любил вспоминать прошлое, а тут накатило мутной волной из памяти.

— Как Крым освободили, так нашел я ту расщелину — камни убрал, а она там лежит. Приказал часовню поставить на том самом месте, и отца ее с женой и детками из Острогожска приказал увести. Патриарх сам освятил и чудеса разные с женщинами, у кого утроба больная, происходить стали — от хвори избавляются многие, мученице Варваре поклонившись. Проверил — никаких подлогов, все так и есть.

— Сама пойду, поклонюсь мученице!

— Куда?! Детям нашим чуть больше годика, снег лежит — хотя в Крыму зимы мягкие, но не пущу. Сестра бы не одобрила твой поступок. А летом пойдешь — патриарх монастырь решил там закладывать, ключ забил у часовни, а водица чистая, ее женки пьют.

— Молебен завтра закажу, а как Варенька наша вырастет — сама расскажу ей, как ее тетка муки от басурман приняла, но от веры не отреклась! А ты прав — это справедливое мщение!

— Только тяжело на душе, — буркнул Юрий. — Ведь меня еще по приказу боярина Артамошки Матвеева на дыбу вздергивали — как такое забудешь?! А другие бородатые, что меня изгоем клеймили и до сих пор хулу возводят — их тоже прощать прикажите?! Я ведь все хорошо помню, Софья — и обид никогда не спускаю! Сколько их, толстомясых и кичливых, пара сотен, не больше — кто других холопами называют, а сами как холопы в ноги твоему брату падают. А ты заметила, что у нас токмо перед Богом в молитве колени преклоняют, но никак не перед нами?!

— Да, муж мой…