Царственная блудница

– Как же вы не понимаете, – невесело улыбнулся д’Эон, – если эти записки остались у императрицы, она в любую минуту может потребовать возвращения драгоценностей.

– Да да, – кивнул Линар, – совершенно так же, как шведы могут потребовать возвращения северных земель.

– Какого черта… – выдохнул вдруг Бекетов и кинулся на Линара. Схватил его, заломил руки назад: – Шевалье, Шубин, обыщите его!

– Нет, нет! – задергался Линар и завизжал, мелко хохоча: – Ах, осторожно, я боюсь щекотки, тише. Я могу умереть от припадка! Отпустите меня, я брезглив! Напрасно обшариваете меня, словно голодный рейтар маркитантку, я не таков дурак, чтобы таскать собой документы государственной важности. Письмо хранится в моей комнате в посольстве, но где – вам в жизни не найти. У меня отменный тайник! Надеюсь, вы не станете меня пытать, чтобы вызнать, где он?

У Шубина мелькнуло на лице мечтательное выражение…

– Не советую, – сухо сказал Линар. – У меня слабое сердце, я умереть от боли могу. Вы ничего не добьетесь. И вообще, мой камердинер ждет меня, и, если я задержусь, он сообщит Гембори, а тот доложит Бестужеву, что государственные преступники скрываются в доме Чулкова. Поэтому советую меня отпустить.

Повинуясь знаку Шубина, Никита Афанасьевич неохотно разжал руки.

– Итак, – брезгливо отряхиваясь, Линар попятился к двери, – прикажете считать, что мы не договорились? Ну что ж…

– Дайте нам время подумать, – выпалил вдруг Шубин. – Сейчас уже поздно… давайте до утра подождем.

Линар молча кивнул и вышел. И даже Бекетов, у которого явственно чесались руки, не сделал и движения его задержать.

Взгляд в прошлое

Известие о перевороте застало Мориса Линара уже в Кенигсберге, на возвратном пути в Петербург (разумеется, Дрезденский двор благосклонно отнесся к его желанию перейти на русскую службу и не чинил ему в отставке никаких препятствий).

Итак, все было кончено… Сунуться в Россию теперь мог бы только самоубийца. Да, впрочем, новое русское правительство категорично отказалось принять его в качестве посланника – когда наивные саксонцы все же попытались сделать такой запрос!

Более того! Когда спустя несколько лет саксонцы попытались назначить в Россию другого посланника, по иронии судьбы носившего также фамилию Линара, Россия категорически отказалась принять и однофамилица!

Увы, общение с Нарциссом доставляло удовольствие далеко не всем.

Линар вернулся в Дрезден и с тех пор сделался неприкрытым врагом России.

Между тем судьба его возлюбленной, ее семьи, а также нареченной невесты не оставляла никаких надежд. Пусть Елисавет и провозгласила вначале, что собирается Брауншвейгскую фамилию, «не хотя никаких им причинить огорчений», отправить за границу, однако же путники были уже из Риги отвезены в крепость Дюнамюнде, где у Анны родилась дочь Елизавета. Вот уж насмешка судьбы в этом имени! И отцом этой девочки точно был не отставной муж Антон Ульрих…

Миролюбие Елисавет было сломлено советами Шетарди и Лестока. Убежденная в опасности для России пребывания на свободе Иоанна Антоновича и его родителей (тем паче что уже предпринимались попытки освободить его, уже вызревал заговор маркиза Ботта и Степана Лопухина по свержению новой императрицы), Елизавета отправила Ивана в крепость, а его родителей – в ссылку в Ранненбург, а оттуда – и в Холмогоры. При отъезде из Ранненбурга Анна была разлучена с последним человеком, который еще мог вселить в нее надежду на чудо: с Юлианой Менгден.

В Холмогорах Брауншвейгская фамилия почти вся целиком нашла свой конец. Юлиана Менден воротилась из ссылки только в 1762 году, милостью Екатерины Алексеевны.

Однако Елизавета еще в 1746 году готова была ее освободить. Императрица уполномочила своего посланника в Польше Михаила Бестужева «наведаться у Линара, не похощет ли он невесту свою, фрейлину Менгденову, за себя взять, понеже принцесса, при которой она до сего времени удержана была, скончалась, то, чаятельно, и ея фрейлины здесь долее удерживать не похотели бы, и что скажет, о том бы Бестужев отписал».

Да, это была чисто женская месть!

Увы, увы, увы… Нарцисс не выдержал взятой на себя роли. Он отказался помочь Менгден. Он думал только о том, чтобы удержать у себя драгоценности короны и приданое Юлианы…

Санкт Петербург, дом Василия Чулкова, 1755 год

Некоторое время царило молчание.

– У меня совершенно не варит голова, – признался грустно д’Эон и широко зевнул. – Нужно поспать. Давайте приляжем хоть на час… я могу спать на любом ковре или даже коврике. Поверьте, все покажется иначе после сна! Может быть, и придумаем, что делать.

– Я знаю, – вдруг тихо сказала Афоня.

– Что вы можете знать, – пренебрежительно фыркнул Бекетов. – Шли бы спать, в самом деле!

– И впрямь, – согласился Шубин. – Нам всем дух перевести не вредно бы, а тебе, милая, в первую очередь. Помнишь, что лекарь сказывал? Мозготрясение у тебя, пусть легкое, но все же есть… Надо голове дать время отдохнуть.

– Мозготрясение, – обидно фыркнул Бекетов, а д’Эон обеспокоенно спросил, что это такое.