Царственная блудница

– Поднимайся, Никита Афанасьевич, – сказал Шубин. – Тут нашего француза вдруг озарило… прибежал ко мне, говорит, что знает, как бумаги добыть.

– Знаю, знаю! – послышался торопливый говор д’Эона, и он выступил на свет, окутанный одеялом и босой. – Права была Афоня, совершенно права.

Афоня? Никита Афанасьевич нахмурился. Что то было связано с этим именем… она вроде бы приходила сюда… домогалась его, а потом? Бесстыдная девка! Потом ушла? Конечно, ушла, а он…

Он не помнил.

– Афоня сказала, для Линара ничего нет сейчас дороже этого письма, – торопливо, оживленно продолжал д’Эон. – Не хочется ее будить сейчас, а то так и расцеловал бы ей ручки. Ну ничего, расцелую после, когда вернемся. Умница она, а мы ее и слушать не стали.

– А что тут слушать то? – недовольно пробурчал Бекетов, который снова уронил гудящую голову на подушку и смерть как не хотел поднимать ее опять. – Это небось и драку ясно, что письмо императрицыно для него сейчас на вес золота.

– Значит, случись что в доме, он первым делом письмо спасать станет, разве нет? – хохотнул д’Эон. – Даже панталоны свои позабудет, а письмо спасет.

– Ну да, – согласился Бекетов. – Только что случиться может?

– Да мало ли что, – улыбчиво проговорил д’Эон. – Например, пожар.

– Ох, ох, – совсем по стариковски закряхтел Шубин. – Ох, господи, грехи наши тяжкие…

– Какой пожар? – тупо спросил Бекетов. – Откуда бы там пожару взяться, ни с того ни с сего?

– …смертные, незамолимые… – продолжал Шубин.

– Ни с того ни с сего он там и впрямь не возьмется, – согласился д’Эон. – Пожар берется либо по неосторожности, либо по злому умыслу.

– …отпусти нам и помилуй нас, – пробормотал Шубин, перекрестился – и вдруг решительно сказал: – Кавалер дело говорит. И это единственное, что нам осталось, если мы хотим письмо добыть. Ежели огонь вспыхнет, Линар сам в тайник полезет и бумагу вынет. Вот тут то кто нибудь его и перехватит, письмо отнимет и выскочит через окошко в сад, где мы его ждать будем.

Бекетов взялся руками за голову. Даже в том одурманенном состоянии, в каком он находился, он не мог не признать, что выдумка, может, не столь добропорядочна, зато действенна, особенно в тех обстоятельствах, в которых они находились. Бекетов мог жалеть только о том, что это озарение не посетило его самого. Ну что ж, приходится признать: и у французов порой просветления в мозгу бывают. И они кое на что годны.

Как и некоторые девицы…

Да, кабы Никита Афанасьевич вчера повнимательней слушал Афоню, а не злобствовал, глядишь, и сам бы додумался бы, к чему она речь ведет. А то отправилась девчонка спать озлобленная, и…

Его вдруг словно кипятком окатило. Туман в голове вмиг рассеялся, и память вернулась. Он вспомнил все, только не мог поверить, что это не сон был, не кошмарный сон…

– Да что вы молчите, Никита Афанасьевич? – с досадой спросил Шубин. – Что это как будто остолбенели?

– Неужели вам не нравится мой projeсt? – обиженно проговорил д’Эон. – Ну тогда предложите лучше.

– Нравится… – прохрипел Бекетов. – Ничего лучше не… не предложу…

– Ну и ладно, коли так, – решительно сказал Шубин. – Одевайтесь и вниз. И вы, кавалер, поспешите.

Д’Эон уже выметнулся из комнаты. Шубин задержался лишь настолько, чтобы зажечь своей свечой ту, которая стояла на столе возле кровати Бекетова.

Первым делом Никита Афанасьевич дотянулся до нее, схватил и откинул одеяло.

От того, что он увидел, у него стемнело в глазах так, словно свеча погасла. Но она горела и продолжала освещать измятую, чуть ли не в ком сбитую простыню, на которой виднелись кровавые пятна.

Санкт Петербург, сад английского посольства, 1755 год

Англичане умели учиться на ошибках, и знакомая калитка в заборе оказалась закрыта. Афоня дернула ее раз и другой, но остановилась. Толку то? Она помнила, какой раньше здесь был хлипкий засов, калитка ходуном ходила, лишь к ней притронешься, а сейчас не сдвинешь ее. Знать, заменили засов. Не с ее силой пытаться его своротить, и руку не просунуть, чтобы отодвинуть. Афоня не стала терять время и, взглядом примерившись к высоте забора, отошла подальше, чтобы разбежаться.

Благословение божие эта мужская одежда, что б она тут делала в юбках да кринолинах?!

Афоня несколько раз глубоко вдохнула, чтобы легче бежалось и выше прыгалось, и почувствовала, как закружилась голова. И ноги задрожали…