Царственный паяц

недоброжелатель г. Игоря Северянина уверял меня, будто «лье» здесь — французскому

lieu, но сие невероятно уже потому, что lieu произносится по-русски «льё». И тогда, —

для того, чтобы стихи сохранили созвучие, — пришлось бы читать на конце четвертого

стиха не «колье», а «кольё», что составляет большую разницу. «Колье принцессы», —

это давай Бог каждому, но «кольё принцессы», — это уж из тургеневского Пигасова...

Сжимают сердце мне пленительной тоской,

И потерять тебя боязнь моя безмерна...

И ты, меня поняв, в тревоге головой Прекрасною своей вдруг поникаешь нервно, —

И вот другая ты: вся - осень, вся - покой...

{Громокипящий кубок. В огаровании)

Или:

В парке плакала девочка: «Посмотри-ка ты, папочка,

У хорошенькой ласточки переломлена лапочка, - Я возьму птицу бедную и в

платочек укутаю»...

И отец призадумался, потрясенный минутою,

И простил все грядущие и капризы и шалости Милой маленькой дочери,

зарыдавшей от жалости.

(За исключением двух слов, пригнанных для рифмы: «Потрясенный минутою»,

которые расхолаживают впечатление своею газетною прозаичностью).

Таких вещиц в двух книжках г. Игоря Северянина - «Громокипящий кубок» и

«Златолира» (что по-русски должно обозначать, вероятно, «Золотую лиру»), наберется

более дюжины: «Все по-старому», «Виктория Регия», «Газелла», «Эхо», «Обе вы мне

жены», «Nocturne», «Только миг», «Солнце землю целовало», «Прелюдия» («Лунные

тени»), «Звезды», «Ничего не говоря», «А если нет», «Град»... Все это чрезвычайно, как

говорится, «мило»: певуче, молодо, свежо, искренно, часто страстно. Подкупает

простотою и нежностью, показывает в авторе способность к изяществу стиха и рифмы,

большую гибкость, яркую звучность... Правда, все без исключения стихи эти

безусловно подражательны и «навеяны», причем в выборе образцов г. Игорь Северянин

переливается на тысячи ладов, от Лермонтова до Бальмонта, но в молодом поэте не

такой уж это большой грех. Юный Лермонтов подражал Байрону, почему же юному г.

Игорю Северянину не подражать Лермонтову? Люди скромные находят даже, что

218

хорошая копия лучше плохого оригинала... И нельзя не сознаться, что правило это как

нельзя более оправдывается г. Игорем Северянином*. Покуда он весь - талантливый

перепев слышанного-читанного. В области перепева он не только силен, но даже

прямо-таки поражает растяжимостью своей способности применяться к чужим

мелодиям, часто до полного с ними слияния. Способность эту он начинает проявлять

уже с заглавия первой своей книжки «Громокипящий кубок», которое взял взаймы у

Тютчева, и

* вариант псевдонима ( Ред.).

продолжает до последней страницы второй... il prend son bien oы il le trouve, - и при

этом, надо отдать ему справедливость, добродушно невзыскателен к источникам. Так,

например, первая же страница первой книжки поет и воркует читателю:

Тебе одной все пылкие желанья,

Души моей и счастье и покой,

Все радости, восторги, упованья Тебе одной...

Ах, нет, виноват: это как раз не г. Игоря Северянина сочинение. У него не совсем

так:

Очам твоей души - молитвы и печали,

Моя болезнь, мой страх, плач совести моей,

И все, что здесь в конце, и все, что здесь в начале,—

Очам души твоей...

Не правда ли, мило? Читая, искренно сожалел я, что умерли Я. Пригожий и Саша

Давыдов... Какую бы первый музыку написал к этим стишкам, а второй как бы

исполнил ее, «со слезою», под гитару!.. И сколько чувствительных барышень потом

трогательно звенело бы ее фальшивыми голосенками в домиках, где на окнах цветут

герани, а к потолкам привешены клеточки с канарейками...

Любимыми образцами г. Игоря Северянина, коим он подражает уже совершенно

сознательно и убежденно и о том многократно заявляет, остаются Фофанов и Мирра

Лохвицкая. Должен признаться, что здесь я вполне разделяю вкус г. Игоря Северянина,

особенно, что касается Мирры Лохвицкой - поэтессы, иногда возвышавшейся (в

лирике) почти до гениальности... Фофанова я меньше знаю. Г. Игорь Северянин

посвятил ему много стихов, из которых многие хороши, и если не всегда складны, то

подкупают искренностью. Что касается Лохвицкой, г. Игорь Северянин так прямо и

восклицает:

- Я и Мирра!

Соединение это кажется мне немножко слишком храбрым и преждевременным. Со

своим «мирропомазанием» г. Игорю Северянину надо еще погодить, да и погодить:

таких наград не берут авансом. Мирра Лохвицкая, велика ли она, мала ли, но вся была,

прежде всего, именно сплошь оригинальна и задушевно, пламенно смела. Хотя жизнь

ее была короткая, она успела сказать несколько своих слов и внесла ими в копилку

русской литературы несколько своих мыслей. Ими потом, вот уже целое десятилетие,

пробавляются разные господа-поэты, от них же первый и, к чести его, наиболее

откровенный — г. Игорь Северянин. В этом категорическая разница Мирры Лохвицкой

с г. Игорем Северянином, талантливым подражателем, у которого именно как раз

своих-то слов еще и нет. На 126-131 страницах стихов ему не удалось ни однажды

выразить мысли, создать образ, вызвать к жизни форму, которых не знали бы прежние

поэты и не прибегали бы к ним с гораздо большим искусством и удачею. Поэтому,