Царственный паяц

которых нет в книге... Откуда взялся этот прирост? Очевидно, это — машинальный

результат бессознательного творчества, пробужденного даже во мне, который менее

всего поэт, легкостью и бойкостью рифм г. Игоря Северянина... Подумайте, нто же на

221

моем месте совершил бы мастер, специально преданный делу «рифмичества», либо

даже не мастер, а просто счастливец, снабженный хорошим словарем рифм? Ведь,

только выдержала бы поясница, а

то подобный специалист может этак сидеть да рифмовать с утра до вечера, а если

не впадет в сонную одурь, то и с вечера до утра... Сколько бумаги возможно унавозить

столь почтенным способом, — даже невообразимо! Говоря словом г. Игоря

Северянина, avis aux те, кого пугают слишком быстрые успехи финляндской

промышленности.

По всей вероятности, именно отчаянием проявить оригинальность в творчестве на

языке русском объясняется обращение г. Игоря Северянина к какому-то румынскому

наречию, которое ему, по-видимому, более знакомо:

Душа твоя, эоля,

Ажурит розофлер.

Гондола ты, Миньоля,

А я — твой гондольер.

Что сие обозначает, - как уже сказано, судить не берусь. Но звучит нисколько не

хуже эсперанто. Может быть, это оно самое и есть? Стихотворения г. Игоря

Северянина, написанные на неведомом языке, делятся на рондели, поэзы, диссоны,

интуитты, героизы, вирелэ, ко- кетты, миньонеты, хабанеры, коктебли и пр. С

любопытством ознакомившись с этими новыми поэтическими категориями, я, однако,

не мог найти в них разницы с обыкновеннейшими элегиями, посланиями, балладами и

прочими родами и видами поэзии, к которым приучил нас добрый старик Стоюнин.

Разве лишь что в большинстве «поэз» уж очень хромает размер, и из рук вон плохи

рифмы. Говорю, конечно, опять лишь о рифмах, принадлежащих русскому языку. Как-

то: «Врубель» и «убыль»; он же, «Врубель», и «рубль»; «видел» и «гибель»; «Арагва» и

«нагло»; «поносили» и «бессилье»; «близок» и «одалисок»; «признаться» и «Надсон»;

«обувь» и «холопов»; «тосты» и «звезды»; «пихт» и «выход»; «конус» и «соус»...

В румынском произношении все это, может быть, и созвучно, но русскому уху

несколько чуждо. Если эти не столько рифмы, сколько оскорбления слуха действием,

рождены поэтом не в результате лингвистического недоразумения, а по

предварительному умыслу, все в той же погоне за рекордом оригинальности, то

приходится предупредить г. Игоря Северянина, что он и тут опоздал. Давно уже

срифмованы не только «пуговица» и «богородица», «медведя» и «дядя», но даже

«дуга» и «колокольчик». И изобретатели этих рифм были настолько скромны, что даже

не потребовали производства за то в гении и короли, а предпочли окончить жизнь в

безвестности и забвении...

Рифмами румынскими г. Игорь Северянин владеет, вероятно, мастерски.

Предполагаю потому, что очень часто, — вернее даже будет сказать: постоянно, - поэт,

затрудняясь подыскать к русскому слову

русскую же рифму, смело заменяет ее рифмою румынскою, и всегда с полною

удачею. Например:

Невыразимо грустно, невыразимо больно

В поезде удаляться, милое потеряв...

Росно зачем в деревьях? В небе зачем ф и о л ь н о?

Надо ли было в поезд? Может быть, я не прав?

Или:

Ей, вероятно, двадцать три.

Зыбка в ее глазах ф и о л ь.

В лучах оранжевой зари

Улыбку искривляет боль.

222

Несомненно, что русские «боль» и «больно» с румынскими «фи- оль» и «фиольно»

рифмуют бесподобно. Если же какой-либо суровый критик воспротестует против

самого принципа русско-румынского рифмования, — протестовал же чудак Чацкий

против «смешенья языков французского с нижегородским»! — я советую г. Игорю

Северянину ответить придире:

- Разве я первый? Еще 125 лет назад Княжнин рифмовал:

Мое, — ах! — сердце, как сури,

Попавшись вам в любезный каж,

Кричит: мадам, не умори,

Амур меня приводить в раж...

— Как? — перебивает читатель. — Вы хотите уверить меня, что г. Игорь

Северянин даже и тут не оригинален?

Увы! Да! И мало того, что этот проклятый Княжнин (поделом засек его

Шешковский!) предупредил г. Игоря Северянина. Он еще имел наглость вложить

куплет с русско-французскими рифмами в уста... переряженного лакея, который

волочится за провинциалкою, разыгрывая роль светского человека!

Приближаясь из тьмы веков к временам более цивилизованным, встречаем Мятлева

с «Сенсациями мадам Курдюковой». А в 1859 году реакционная газета «Северная

пчела» напечатала на языке, тоже вроде румынского, даже целую статейку:

Утр-томбная сенсация

Наивна и питезна физиономия антецедентной женерации. Экспрессия ее пассивно-

экспектативных тенденций — апатия. Магическою энергиею журнальных литераторов

все теперь переформировалось и восфламирова- л°сь. Арена интеллектуальной реакции

открыта. Реформа с принципами абсолютными, прогресс к цивилизации эффективной,

гармония в теоретиче-

ских и практических комбинациях, в регулировательных и спекулятивных

операциях, — вот атрибуты эпохи продуктивнейшей и с идеями солидными. И т. д., и т.

д.

Статейка эта так понравилась В. С. Курочкину, что он переложил ее в стихи:

Что за абсурдные инвенции Антецедентной женерации?

И обскурантные тенденции,

И утр-томбные сенсации!

Контанпорейного движения,

Без консеквентного внимания,