Царственный паяц

У нас выпал глубокий снег, и ТоПа приняла совсем зимний вид: снова салазки,

лыжи, лунные ночи... Хорошо! Живем мы очень уединенно и, кроме как у Эссена, ни у

кого не бываем: люди вне искусства, — что может быть с ними общего? Всюду

политика, а я ее органически не выношу. Читаем всю изящную литературу, какую

только удается доставать, а это очень трудно.

Целую Ваши ручки, знакомые с шелестом вешним страниц сборников поэз. Жена

свидетельствует Вам свое внимание.

Ваш неизменно

Игорь

7 апреля 1925 г. ТоПа, 7. IV. 1925

Дорогая Августа Дмитриевна!

Вы мне доставили большое удовольствие, исполнив мою просьбу, да и я не

сомневался в этом: ведь Вы — Вы. Очень благодарен Вам и обрадован. В ближайшие

дни еду, — укладываемся. Следующее письмо — из Берлина.

Солнце так вдохновенно, река вскрылась ото льда, вскоре появятся подснежники и

перелески, зацветут фиалки и анемоны — их у нас так много на лужайках. Пользуюсь

случаем поздравить Вас с Праздниками — Вас и Асю - и поблагодарить за карточку, где

Вы все та же, как будто и не было семи лет. Жена Вас поздравляет и приветствует.

Спешу на почту: сейчас уходит.

Ваш всегда

Игорь

5 мая 1925 г.

Дорогая Августа Дмитриевна!

Приехал сюда 27 апр<еля>, вчера дал концерт, к сожал<ению>, в маленьком зале, т.

к. русских здесь уже мало и все беднота. Настроение не из приятных, ибо жизнь дорога

безумно, а денег пока очень мало. Импресарио обеднели тоже и дают гораздо меньше,

чем раньше. Завтра выяснится дальнейшее. Целую Ваши ручки, надеюсь на лучшее.

Ваш всегда

Игорь

Р. S. Привет от Костанова!

Berlin, 5. V. 1925 г.

41

22

июня 1925 г.

Дорогая Августа Дмитриевна!

На днях я вернулся из-за границы. 35 дней пробыл в Берлине, 14 - в Праге. За все

это время дал (удалось дать) 2 вечера. Оба в Берлине только. Первый вечер дал 100

нем<ецких> марок, второй... 10 м<а- рок>! Антерпренер Бран. Та самая Мэри Бран,

которая надула Липков- скую и пробовала надуть Прокофьева. Других импресарио

вовсе не нашлось. Положение ужасное. Думал заработать, но оказалось все иначе.

Пришлось брать субсидии в союзе журналистов и у Чехослов<ацкого> правительства.

Пришлось брать, чтобы кое-как прожить в Берлине и Праге, чтобы кое-как вернуться.

1-го октября еду снова - пробовать, и все уверяют, что будет все отлично. Пока же на

мели. До осени. Причины? Их много: позднее время, экзамены, разъезд на курорты,

жара. Издательства до осени книг не покупают.

Не писал Вам с дороги, - рука не поднималась, так я был расстроен и измучен. Уж

простите, дорогой друг, не сердитесь. Вы - чуткая, Вы поймете. Поэтому и долг свой я,

к крайнему огорчению, не смогу вернуть раньше зимы. Но зимою не сомневаюсь, что

удастся. Мало того - У меня к Вам мольба: поддержите до осени, посылая ежемесячно

по Ю хотя бы крон. Каких-нибудь четыре месяца. Иначе я погиб. Я сижу теперь

85

буквально без марки. Ужасно! Гонораров из газет хватает в лучшем случае на 2 недели

в месяце. При самой скромной жизни. В Берли- Не виделся почти ежедневно с

Липковской, и Лидия Яковл<евна>

предложила мне в октябре устроить совместно с нею концерты в Париже и

Бессарабии, где она постоянно живет. Мне это весьма улыбается. Часто виделся с

Юрьевской, Аксариной, Чириковым, Немировичем- Данченко, Гзовской, Гайдаровым и

др.

Все они надавали мне своих портретов, книг, всячески обласкали, помогали и

письмами, и денежно, и приемами скрашивали грустное. Морально я доволен

поездкой. И даже очень. Но материально — тихий ужас.

Приветствую вас, целую ручки.

Жена просит передать Вам сердечный поклон. Мы оба целуем Асю.

Ваш Игорь

ТоПа, 22. VI. 1925 г.

Р. Б. В довершение всех невзгод у меня появилась странная болезнь желудка.

Возможно, это язва. Докторов здесь нет и денег на них тоже. Ну, посмотрим...

Иг.

42

5 октября 1925 г. ТоНа, 5.Х

Дорогая Августа Дмитриевна!

Только теперь, когда уже алеют, лимонея, клены, когда мелкий дождь непогожей

осени льется с неба, как слиянные слезы всех обездоленных и тоскующих, в маленькой

избушке, куда мы на днях перебрались после лета, только теперь я нахожу в себе силы

и не могу бороться с неодолимым желанием написать Вам, своему другу, первому

человеку, кому вообще пишу за последние три месяца. Я много раз, не хотя никому,

Вам хотел написать и столько же раз отказывал себе в этом, боясь огорчить Вас

огорчительными сведениями о своей жизни, боясь омрачить Вас той неизбежной

мрачностью, меня окружающею, где все казалось бы предназначено для восторгов

жизни и радости ее восприятья, чья милая душе и сердцу русского природа говорит и

напоминает о родной природе, чьи благостные озера исполнены нашей грустью -

беспричинною и величавою, очищенною устремлениями нашего духа в надземное,

грезами о всеобщем братстве народов, может быть, утопическими, но зато такими

упоительными в своей - пусть тщетной! — вселенности.

Но что и как я мог писать Вам, когда ежедневно, почти ежечасно я был поглощен

все лето в мерзостные расчеты денежные, в думы об ежедневном добывании буквально

куска черного хлеба на свое пропитание и на пропитание болезненной и хрупкой жены