Царственный паяц

Попросил бы издателя, в случае желания, приобрести у меня одну или несколько

книг, выслать известную сумму герм<анских> мар<ок> чеком в заказн<ом> письме,

выслать сейчас же по получении от меня Рукописи желаемого тома.

Я пишу Вам все это потому, что интуитивно чувствую в Вас Челове- ка. Других

123

лиц, к котор<ым> я мог бы обратиться в Берлине, у меня нет.

С искрен<ним> уважен<ием>

Игорь Северянин

Estland, Eesti. Toila, Postkontor

Глубокоуважаемый collega!

Благодарю Вас за журнал и за предложение о книгах. В конце марта или в первых

числах апреля я буду в Берлине и тогда переговорю с г. Заксом. Только что вернулся из

Риги, где дал 2 концерта и подписал контракт на 11 концертов, между прочим, 3 в

Берлине. Надеюсь повидаться с Вами, чтобы лично поблагодарить. Имею 3 визы в

Голландию, на днях еду в Ревель хлопотать о германских транзитных. Для этого

необходимо, чтобы мне поспособствовали из Берлина. Но я там никого не знаю. Не

будете ли Вы добры заявить в Мин<истерство> ин<о- странных> д<ел>, что Вы меня

ждете. Извиняюсь за беспокойство, но Вы меня, надеюсь, оправдаете. Выезжаем из

Эстии в Двинск 15 марта.

Германия страшно задерживает обыкновенно присылку разрешения.

С подобной же просьбой я обращаюсь к редакции «Голоса России» и к г. Заксу. Что

касается присланного Вами листка, к сожал<ению>, ничего сообщить не могу нового,

т. к. живу 3 года в глуши.

С искр<енним> уваж<ением>

Игорь Васил<ьевич> Лотарев

Сообщаю на всякий случай сведения о себе и жене.

Игорь Вас<ильевич> Лотарев (Игорь Северянин), род<ился> 4 мая 1887 г. в

Петербурге. Русск<ий> под<данный>. Правосл<авный>.

Мария Васил<ьевна> Домбровская (Балькис Савская). Род. 20 ав- г<уста> 1895 г. в

Гродненской губ. Русск<ая> под<данная>. Право- сл<авная>.

Импресарио: Ханой Сролевич Лурье. Литовск<ий> под<данный>. Свед<ений> пока

о нем не имею. Проживает в Ковно и в Риге: все время разъезжает.

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО РЕДАКТОРУ «ПОСЛЕДНИХ ИЗВЕСТИЙ»

Дорогой Ростислав Степанович!

Крепко целуя Вас за Вашу сердечную телеграмму, прошу оттиснуть следующее:

Выражаю, как это в подобных случаях принято, признательность поэтам за

посвященные моему двадцатилетнему юбилею «приятельские» стихи, знакомым и

незнакомым — за письма и телеграммы, газетам - за так называемые «приветственные»

статьи... Но больше всех благодарен я — хотя это, может быть, и совсем не принято —

неизвестному мне лично мальчику, Вите из Ревеля, принявшему мой призыв в

новогоднем номере «Последних известий» - как это и следовало всем сделать всерьез

— и поэтому приславшему сто эстонских марок.

Я горжусь, что еще (или уже?) существуют такие мудрые русские мальчики; он же

может гордиться в свою очередь тем, что подарил русскому - своему - поэту день

творческой жизни!

Предлагаю всем эмигрантским газетам перепечатать мое письмо.

Ревель 6.11.1925 г.

с.

1

10

марта 1926 г.

Toila, Огго, Estonie

Светлый Собрат!

Я вижу, Вы узнали о печали поэта, — я вижу это из поступка Вашего — поступка

истого художника. Сердцем благодарю Вас за отвлечение на полтора месяца меня от

прозы, за дарование мне сорока пяти дней лирического сосредоточия. В наши дни —

124

это значительный срок, и я рад употребить его на создание значительных строф.

Любивший Вас всегда Игорь-Северянин

2

23

января 1939 г.

Poste Restante, Narva Yoesuu, Estonie

Светлый Сергей Васильевич!

По совету Дм<итрия> Ал<ександровича> Смирнова, сообщившего мне и Ваш

адрес, я пишу Вам, - простите за тревогу, - это письмо.

В 1918 г. я уехал с семьей из Петербурга в нашу Эстляндскую гу- б<ернию>,

превратившуюся через год в Эстонию. До 1934 г. я объездил 14 государств, везде читая

русским, везде кое-что зарабатывая. Конечно, очень скромно, но все же жить можно

было. А с 1934 г. - ничего: ни заработков, ни надежд на них, ни здоровья. Ехать не на

что, ехать некуда: везде ограничения, запреты, одичанье.

Кому теперь до поэзии?! На нее смотрят свысока, пренебрежительно; с иронией и

изумлением. И даже с негодованием. Кратко говоря, смысл отношения читателя и

слушателя таков: «Лентяи. Бездельники. Не умерли вовремя». Работать в русских

периодических изданиях нельзя: их мало, и везде «свои». Я же к тому же «гугенот»:

мне никогда никто не простит моей былой самостоятельности, моего эго-футуризма

юности. Не кубо-футуризма размалеванных физиономий и желтых кофт, а именно

«Ego», — то есть утверждения лигности, если она, конечно, не вовсе безлична... Я

живу чудом, Сергей Васильевич: случайными даяньями. Их все меньше и меньше. Они

прекращаются, ибо люди уходят, а человеки не признают. Я живу в глухой деревне, на

берегах обворожительной Россони, в маленькой, бедной избушке с женой и дочерью.

Мы все больные, умученные, уходящие. Помогите же нам, Вы, Большой искусствик,

«уйти» более или менее безболезненно. Невыносимо, свыше всяких сил обессиленных

- умирать без конца\ И не странно ли, не поразительно ли? - чем ужаснее жизнь, тем

больше жить хочется, тем больше цепляешься за жизнь, все во что-то несбыточное

веря и надеясь... без надежд! Читали ли Вы мои стихи, несколько лет назад