Царство. 1951 – 1954

— Ты же совсем промокла, дурочка! — проговорил мужчина, трогая ее холодные, полные дождя волосы, липшие ко лбу, к щекам, к шее. — Кто тебя обидел? А ну, вставай!

Она не слышала, как автомобиль подъехал, как остановился, как мужчина вышел и приблизился к ней.

Аня подчинилась, все еще продолжая реветь и вздрагивать. Он снял пиджак, закутал продрогшую беглянку, и распахнул дверь черной машины.

— Садись!

Девушка шагнула в салон.

— Поехали!

— Куда, товарищ Серов? — спросил водитель.

— Домой, быстро!

Автомобиль рванул с места. Иван Александрович заботливо обнимал Аню, баюкал. Уткнувшись в его плечо, она всхлипывала, никак не могла успокоиться.

— Ты вдрызг вымокла, глупенькая!

Откинув подлокотник, генерал вынул из глубины фляжку с коньяком, который налил прямо в серебряную крышечку.

— Пей!

Она послушно проглотила и закашлялась. Коньяк обжег рот, горло, грудь, но тепло неумолимо расползалось по телу, казалось, что и заиндевевшие ноги, обутые в ледяную, ставшую совсем неудобной обувь, начали отогреваться.

— Куда мы едем? — срывающимся голосом спросила она.

— Не бойся! — ответил Иван Александрович и привлек девушку к себе. — Лучше грейся. Ты что, испугалась?

— Я не боюсь.

Когда они вошли в дом, а это был большой дом, каменный, двухэтажный. Он тут же повел её наверх, в свою комнату, где уместились огромная двуспальная кровать, высокий платяной шкаф и зеркальное трюмо с пуфом. Хозяин распахнул шкаф.

— Надо переодеться в сухое, но сперва марш в ванну, а то заболеешь! — приказал он.

Мужчина открыл боковую дверь, которая вела в ванную, зашел туда, и Аня услышала, как из крана мощной струей хлынула вода.

Запершись изнутри, девушка с силой подергала ручку, убеждаясь, что замок держит крепко, и, сбросив промокшую одежду, забралась в белоснежную ванну, куда с шумом рвалась вода. Она провалилась в горячую глубину и закрыла глаза. Вода сомкнулась над ней, согревая и расколдовывая. Ане стало тепло, потом сделалось жарко, очень жарко, девушка вынырнула, глубоко вздохнула, но все еще продолжала жмуриться.

В распахнутое окно стучали вечнозеленые сосны, неслось птичье пенье, а запахи подмосковного леса, такого знакомого, родного — умиротворяли. Беглянке сделалось хорошо, спокойно, но все равно хотелось реветь, теперь уже от сказки, где, словно юная Алиса, она очутилась.

— Зачем я здесь? — всхлипывала девушка и стала медленно погружаться под воду: ей хотелось утонуть, расстаться с жизнью, одним махом покончить со всем плохим и хорошим, так как плохого в ее жизни было нескончаемо много, а верить в хорошее, она боялась.

Аня уменьшила напор воды, которая добралась до покатых краев, и блаженно застыла. Если она шевелилась, вода выплескивалась на пол. Теплые мурашки бегали по телу, согревали, щекотали, девушка уже передумала тонуть, сердце звало жить — дышать, радоваться, любить!

Какое-то время Аня, остановив дыхание, лежала под водой, потом вынырнула, громко вздохнула, поднялась во весь рост, выбралась на кафельный пол, потянулась за полотенцем, что висело на латунном крючке рядом с зеркалом, подхватила его и стала вытираться, осушая лицо, промакивая длинные волосы.

Мебель в спальне была светлая, в мелкую крапинку, карельской березы, с витиеватыми бронзовыми накладками, точно такими, как на дверцах зеркального трюмо, стоящего в углу. На полочке трюмо выстроился ряд непохожих друг на друга флаконов, разноцветных, вытянутых, пузатых, высоких, низких. Аня понюхала содержимое одного — одеколон, потом второго — строгие мужские запахи. Расческа с диковинными птицами на костяной ручке, лежала рядом. Этой замечательной расческой было приятно расчесывать черные как смоль, волосы. Волосы вообще были Аниной гордостью, они спускались вниз, целиком закрывая спину, превращая юную девушку в сказочную фею.

«Что надеть? — решала беглянка, перебирая в шкафу вещи. — Может это? — и извлекла на свет шерстяные кальсоны и фуфайку из такого же мягкого пепельного материала. Она приложила кальсоны к себе:

— Смех!

Весь огромный гардероб составляли исключительно мужские вещи. Их были горы: костюмы, брюки, рубашки, свитера, куртки, галстуки, ремни, подтяжки — такого богатства и представить невозможно!

«Тут целый магазин! — подумала Аня. У нее-то были всего одни сандалии да вот это мокрое, неказистое платьице. Еще была юбка, длинная, ниже колена, и белая кофта, которую надевала по праздникам; в сундуке лежал коротенький свитер, из которого Анюта давным-давно выросла, и пальтишко, много лет не знающее сноса, появляющееся на вешалке осенью, и исчезающее в глубине сундука весной. Аня мечтала о теплой обуви, но не представляла, где такую взять. Войлочные полуботинки на толстой резиновой подошве и мамины видавшие виды валенки спасали от холодов. И конечно, платок, мягкий, оренбургский, доставшийся тоже от мамы, он был и вместо шапки, и вместо шарфа, и вместо воротника, ведь на пальтишке воротник не грел. В лютые морозы она закутывалась в оренбургский платок с головы до ног, оставляя лишь узенький просвет для глаз.