Царство. 1955–1957

— Скажут, не скажут, а порядок будет рабочий. Я оптимизацию делаю. Работа должна быть работой, а не времяпровождением! Ну как такое может быть, что треть сотрудников министерств только и делает, что по командировкам мотается? Почему, спросишь? А потому, что из Москвы толком ничего не видать. В Москве привыкли справки читать да с достоинством раскланиваться. Главные заводы за тысячи верст отсюда, а начальники в Москве расселись и командуют! Нужны нам слепые министры? Не нужны! Поезжай в самое пекло, где промышленность кипит, там командуй! Нет, им Москву подавай! Если засел в столице и свысока головой качаешь, это, конечно, хорошо, но для дела плохо! Расплодили в столице ведомств, министерство на министерстве, главк на главке, но чуть что — гонят людей в командировку. А командировочного размести, накорми, а если начальник, то и машину подай, директора на местах подчас не работают, а встречами-проводами занимаются, чего тут хорошего?! Проезд туда-сюда денег стоит, и народные денежки — тю-тю! — развел руками Никита Сергеевич. — Ты, вдумайся, Нина, вдумайся! Я как на работу еду, обязательно мимо Министерства рыбного хозяйства проезжаю, а рыба-то — в море, а не в Москве-реке! — прокричал супруг. — Белиберда получается! Пока приказ до места дойдет, рак свистнет! Сталин такой порядок завел, потому что сам никуда не ездил, вот в Москве все и сидели, у него под боком. Это пережитки, Нина, с таким подходом нужный темп не наберем. А вот сделаем на местах Советы народного хозяйства, и поверь, работа закипит!

Вернувшись в спальню, Никита Сергеевич подошел к трельяжу, взял флакон одеколона и не жалея полил себя «Красной Москвой».

«Вот Молотов, — думал он. — Что за человек! Вроде бы большевик, должен всем сердцем делу помогать, а он как навозный жук в говне копается! Скорей бы там задохся!»

6 января, воскресенье

Леонид Ильич привез в Огарево дюжину зайцев и молодого кабанчика. Накануне Никита Сергеевич раскашлялся, на охоту ехать отказался.

— Ваша доля, Никита Сергеевич! Все по-честному поделили: вам, мне и Родиону.

— Я-то при чем, я на охоте не был!

— Вы наш вдохновитель, так что принимайте! — выпалил Леонид Ильич.

Хрущев не стал возражать, из багажника машины стали выгружать трофеи.

— Под низ возьми, тяжелый! — перехватывая задок кабана, чтобы помочь хрущевскому Букину, приговаривал Брежнев.

Никита Сергеевич наблюдал за их действиями.

— А Малиновского где потерял?

— Он до Жукова поехал.

— Вот неугомонный! Ты, Леня, заходи, чаю попьем.

— Я в виде в таком, в охотничьем, — развел руками Леонид Ильич, — неудобно!

— Чепуха! Идем. Там у меня Шепилов.

Когда уселись за столом, Хрущев выставил бутылку водки.

— Может, по пять капель?

— С удовольствием! — заулыбался Брежнев.

— А я воздержусь, — отказался Дмитрий Трофимович.

— Ну и… — Хрущев хотел сказать «дурак», но удержался: — …напрасно! — выговорил он и отправился на кухню дать команду по закуске.

Хрущев с Брежневым за пятнадцать минут убрали пол-литра.

— Вчера денек выдался замечательный, иду, гуляю, радуюсь, снежок чуть сыплет, солнышко проглядывает, — рассказывал Никита Сергеевич. — На сердце прямо — песня! Только к реке подошел, колокола звонят, наяривают вовсю, там церковь на соседнем берегу стоит. Я прям опешил.

— Рождество на носу, — заметил Шепилов.

— Какое Рождество, Дмитрий Трофимович! У кого?! У меня или у Брежнева? — раздраженно выпалил Хрущев. — Кому эти церковные спектакли нужны?

— Всю жизнь, Никита Сергеевич, народ Рождество справляет.

— Ты, Дима, как близорукий, церковь — это пережиток! Кто туда ходит — деды да бабки неграмотные, вот кто! А мы на церковь под пролетарским углом смотрим, с ней бороться надо, добивать! — злился Первый Секретарь. — Идет после рабочего дня коммунист домой или комсомолец по улице гуляет, а колокола звонят! Попы чем стране помогают, звоном этим? Ничем не помогают! Трезвоном зазывают в церковь, вымысел несусветный плетут и деньги с трудящихся вымогают, вот их так называемая работа. Нет у бабки денег — яйца неси, сало неси, тащи каравай, пирожки, птицу! Кардинал венгерский, лучший тому пример, как на волю вышел — «Расстреливать!», сволочь, орал! Как же может священник к оружию призывать, ведь одна из божьих заповедей — «Не убий»?! — возмущался Никита Сергеевич. — Как же могут подобные прохвосты рассуждать о чистоте человеческой души? Ненавижу церковь за двуличие, и лицемеров-священников ненавижу! Бога выдумали и под этой маркой простых людей обирают! Смотрят маслеными глазенками, вроде тебе сочувствуют!

Хрущев скорчил отвратительную гримасу, изображая, как смотрят лживые священники.